Филип медленно огляделся. Хотя два окна были по-прежнему грязными и почти не пропускали света, он увидел мягкие стулья с гнутыми спинками, зеркало в золоченой раме над комодом. Чужеродной казалась здесь только мазня на стенах. Рядом с зеркалом висела картинка, изображавшая повешенного, под виселицей красовалась подпись: «Я». Над столом – он не заметил этого раньше – виднелся рисунок, на котором восторженный счастливец, очевидно, сорил деньгами в тропическом раю.

– Дженни, – сказал он с отвращением, – эта комната…

– Комната? Она мне очень нравится! – возразила девушка, удивленно раскрывая глаза. – Фил, – добавила она, склоняясь над ним, – ты меня любишь?

Разговоры подобного рода могут длиться часами. Наконец, Дженнифер, пылая, отпрянула от него.

– Милый, – сказала она, – не стоит говорить о таких пустяках, но…

– Что?

– Твои бакенбарды… Они просто ужасны!

– Да, кажется, я слегка их запустил.

– Твой бритвенный прибор на комоде. Там есть также кувшин с горячей водой, умывальный таз и полотенце.

– А как насчет ванны?

– Никак. Я уже пробовала. – Она криво улыбнулась. – Даже мистер Хордер считает ванны антисанитарными. Но вон там стоит большое ведро с горячей водой и еще одно, в которое ты можешь встать и окатиться. Пожалуйста, поторопись, а я схожу и принесу тебе поесть.

– К чему торопиться?

Краска схлынула с лица Дженни.

– Ты сам все время просил тебе напомнить! Мистер Шеридан почему-то настаивал, чтобы ты сегодня в три часа попросил осмотреть ринг, а время уже близится к трем! – Дженни была бледнее обычного. – Фил… Нельзя ли как-нибудь обойтись без драки с Джексоном?

– Нет. По крайней мере, я не знаю, как уклониться от боя.

– Каковы правила схваток боксеров-любителей в Лондоне в этом веке?

– Не важно, не имеет значения!

– Ну скажи! Прошу тебя! Я ведь все равно выясню – так или иначе!

– Дерутся голыми руками, до конца. Раунд может продолжаться и две секунды, и двадцать минут. Он заканчивается только тогда, когда одного из противников сбивают с ног или укладывают на пол борцовским захватом. Тогда можно полминуты отдохнуть, еще восемь секунд уйдет на то, чтобы подняться на ноги. Бой может продолжаться и двадцать, и тридцать, и сорок раундов. Даже больше. А может и кончиться вот так. – Он прищелкнул пальцами в воздухе.

Дженнифер молча смотрела на него.

– Не волнуйся! – успокоил ее Филип. – Я постараюсь уклоняться от его ударов – такого трюка они не знают. Я навяжу ему ближний бой и поберегу руки – насколько возможно. Примерно в двадцатом раунде, когда у меня ослабеют ноги, я позволю ему послать меня в нокаут и выплачу тем самым свой долг Хордеру.

– А потом?

– А потом, Дженни, мы свободны.

– Свободны?

– От Хордера и даже от служителей закона! Там, на конторке… – Филип вытянул шею. – Дженни! Где те два письма, которые я прислонил к канделябру?

– По-моему, с ними все в порядке, – отвечала она, вздыхая. – Мистер Хордер вскрыл их и прочел. Потом он снова запечатал их и унес.

– Тогда нам нечего бояться. В тех письмах я ни словом не касаюсь его самого, значит, письма отправлены. А бутылка? Надеюсь, ты не пила из нее?

– Боже сохрани! Я ведь видела твое предупреждение, надетое на горлышко! Но почему вино нельзя пить? Что в нем?

– Там полным-полно порошка опиума. Дженни, в «Пристани» я узнал гораздо больше того, на что надеялся. С помощью отравленной бутылки и двух свидетелей, которые сейчас находятся в Ламбете, – рука Филипа взлетела к жилетному карману и ощупала смятый клочок бумаги, – я докажу, что невиновен, и назову убийцу Молли. Нам надо переплыть еще одну реку и пережить еще один взрыв. А потом, милая, нам с тобой больше ничего не страшно.

– Фил!

– Что?

– Мистер Хордер… – Дженни повернулась к двери, и зрачки ее расширились от ужаса. – Берегись его! Он… сегодня он другой. Будь осторожен.

Бояться Сэма Хордера?

И все же… Когда Дженни выходила и закрывала за собой дверь, у нее были такие глаза, что у Филипа сжался желудок. Он должен забыть об этом, он обязан действовать очень быстро!

Через десять минут он побрился, несмотря на то что лезвие бритвы было острейшим и он поцарапал шею. Умылся, наскоро оделся примерно в такую же одежду, какая была на нем вчера, за исключением цветастого жилета (выбор Дженни), который ему не нравился. Он причесывался перед зеркалом, когда дверь отъехала в сторону. В комнату тихо вошел Сэмюэль Хордер, эсквайр.

Он посмотрел на Филипа, и Филип посмотрел на него. Оба молчали.

День был темный, серенький, неестественно жаркий для данного времени года, предвещающий грозу, которая, впрочем, могла и не разразиться. Из-за закрытых окон, не снабженных даже рычагом, чтобы раму можно было поднять кочергой, здесь стало невыносимо душно.

Круглое красное лицо мистера Хордера, побагровевшее от каких-то сильных чувств, было присыпано пудрой для волос. Он по-прежнему был в коричневом сюртуке и багровом жилете, в которых Филип впервые его увидел. Но на нем были серебряные запонки тонкой работы, а кармашек для часов украшали драгоценные камни. Хордер сел на стул с гнутой спинкой и вытянул ноги.