— А с тобой там все будет нормально? — спросил он.

— Здесь ли, там ли — какая разница? — ответила я. — Это ведь внутреннее состояние, оно всегда с тобой. К месту не имеет никакого отношения.

— Ты права. Того, что имеет отношение к месту, легче избежать.

Я подошла к двери и открыла ее.

Он не оглянулся, так и сидел понурившись.

— Ну, ничего, как-нибудь освоимся. Привыкнуть можно ко всему, даже к тому, как молотое стекло вонзается тебе в позвоночник. Мы придумаем какой-нибудь способ, как нам жить с этим чувством. — Он поднял рюмку и посмотрел на нее. — Но сегодня не сладко, правда?

— Да уж куда больше, — кисло согласилась я и закрыла за собой дверь.

Утром отец спустился вниз раньше меня. Под глазами у меня все еще была ночь, градуированные тени. В остальном уже наступило утро, и солнце сжигало все. Особенно эти мерцающие пылинки в небе.

Арбуз дожидался его на блюде со льдом, рядом лежали письма, но самого его за столом не оказалось. Я нашла его в другой комнате, он прижимал к уху телефонную трубку.

Должно быть, слушал, но не говорил ни слова.

Повернувшись, увидел меня, а когда я хотела выйти, кивком дал понять, что мне следует приблизиться к нему.

— Это одно из названных событий тоже случилось, — спокойно сообщил он. — На линии Уолт Майерс. Его звонок… Нет, Уолт, продолжайте; я сказал пару слов Джин.

Солнце немного остыло; если и есть такая штука, как зябкий солнечный свет, так в комнате властвовал именно он, образуя синевато-серые сходни от подоконников к полу.

Отец заметил, что я снова хочу уйти, потянулся свободной рукой и удержал меня с какой-то умоляющей настойчивостью:

— Нет, подожди, останься здесь, со мной.

В этом тщетном жесте, который поразил меня в самое сердце, чувствовалось что-то бесконечно мучительно-горькое: он хочет, чтобы я постояла рядом с ним, — инстинктивный крик озадаченности, одиночества, беспомощности, и не от кого-нибудь, а именно от него! Да, ось вращения вселенной определенно перекосилась.

Я подошла, он обнял меня свободной рукой за плечи и не отпускал. И, стоя рядом с ним, я почувствовала, что сердце у него бьется чуточку быстрее, чем следовало бы. Не из-за того, что говорил ему Майерс, а потому что это звонил Майерс.

— Мои акции «Консолидейтед», — прошептал он мне, прикрыв трубку. — Я даже забыл, что они у меня есть. — И снова стал слушать. Затем сказал: — Что-то произошло после закрытия биржи вчера вечером. Он и сам не знает, что именно. Акции резко падают… — Послушав еще, добавил: — Он хочет знать, спешить ли избавляться от них, пока еще можно хоть что-то на них заработать.

Отец все смотрел на меня, хотя я догадывалась, что думает он теперь не обо мне и не о том, что говорит ему Майерс. Его состояние выражал какой-то рассеянный, опасливый, раздражительный взгляд. Он не понимал, не в состоянии был понять, почему позвонил именно Майерс и именно в такое время.

— Это что, — спросила я, — так уж важно?

— Конечно, не имеет особого значения, когда у тебя их сотни. Но когда их десятки тысяч, каждая четверть пункта может… — Он помолчал, потом продолжил: — Слишком поздно. Момент получить прибыль упущен, они уже стоят меньше той цены, по которой мы их покупали. — Майерс, должно быть, орал во всю глотку, потому что из трубки доносились резкие звуки. — Он хочет знать, спасать ли то, что еще можно спасти. Смириться с потерями и все продать. Причем знать срочно. — Потом крикнул в трубку: — Я слышу вас, Уолт, слышу. Понимаю, что вы говорите, повторять не надо. Дело не в том. — И снова обратился ко мне: — А ведь вчера вечером мне сказали, что его звонок будет иметь место, еще до того, как сам Уолт знал, что ему придется мне звонить.

Я и сама ни о чем другом думать не могла.

— Ты уж лучше скажи ему что-нибудь, — беспомощно предложила я.

Он продолжал разговор со мной:

— А что он сказал-то? Какими именно словами? — Затем сам же их и повторил: — «Возвращайтесь к своему маклеру, покупайте акции… К своему маклеру, покупайте акции». — Вдруг убрал руку с моих плеч и заговорил в трубку — быстро, четко, напряженно: — Сколько их там у меня, Уолт? Нет, в акциях. — Он вытащил из внутреннего кармана карандаш и написал какое-то число на полях ненужной газеты, оказавшейся у аппарата, — четырехзначное число. — Хорошо. Удвойте его. Купите мне еще столько же. Купите мне еще…

В трубке что-то резко щелкнуло. Должно быть, на другом конце линии что-то громко выкрикнули.

— Покупайте, я сказал. Покупайте. Теперь уже вы не слышите меня. П-о-к-у-п-а-й-т-е. Покупайте. — Из трубки теперь доносилась быстрая тарабарщина, громкая трескотня. — Покупайте, — непреклонно повторял отец. — Это мой приказ. — И положил трубку на рычаг. Он не улыбался и никакой особой радости не испытывал. — Я готов понести убытки, только бы доказать, что все это бред. Надеюсь, что акции упадут до пяти пунктов. Лучше, если они упадут до нуля. Пропади оно пропадом.