— Тебя ждет арбуз, — напомнила я.

Войдя в столовую, мы сели за стол. Комнату заливало солнце, но мне хотелось надеть что-нибудь потеплее, джемпер или шерстяную кофту.

Мы оба сунули ложки в тарелки, но они так там и остались, будто кто-то крепко их держал. Он принялся вскрывать письма, а я просто сидела, ворочая ложкой в тарелке, словно пыталась и не могла ее вытащить.

— Ты посмотри! — воскликнул он неожиданно. — Нет, ты только посмотри на это.

Адрес был написал плохо, чернилами. Даже в нашей фамилии сделана ошибка — вместо Рид стояло Рийд. А в верхнем правом углу примостилось выведенное, точно курица лапой, — «Дж. Томпкинс».

В конверте ничего не оказалось — ни бумаги, ни сопровождающей записки. Всего лишь деньги. Пять купюр. Отец взял вскрытый конверт за уголок, встряхнул его, и они высыпались на столешницу.

Я к ним не прикоснулась. Даже отодвинулась от них подальше, словно они меня пугали. По сути, так оно и было.

— То, что я оставил под банкой для табака, — в раздумье произнес отец. — Марка погашена в полночь. Он, должно быть, опустил письмо в почтовый ящик, как только обнаружил деньги.

— А перед тем, как нам появиться у него в комнате, он просматривал «Требуются рабочие».

Отец увидел, что лежащие деньги пугают меня, быстро взял их и небрежно сунул в бумажник. Правая рука у него слегка дрожала.

— Ловушка не сработала, — заметила я. — Ему это не нужно. Его не купишь.

Он повел рукой с конвертом.

— Да, это и есть послание, которое мы должны были бы получить в нем, — согласился он. Скомкав конверт, он отбросил его. — А может, он ценит себя гораздо дороже, чем какие-то там пятьсот долларов, — размышлял отец, неотрывно глядя на меня. — Возможно, он предпочитает не размениваться по мелочам, а накапливать дивиденды. — Он забарабанил пальцами по столу. — Когда принимают пятьсот, какая необходимость давать тысячу? Когда же отказываются принять пятьсот, что можно сделать еще, кроме как предложить тысячу. И так далее, по той же линии. Сейчас я говорю чисто фигурально.

Но он и сам в это не верил, я видела. Мне достаточно было посмотреть на него, услышать, как он это говорит. Свою тираду он произнес ради меня. А может, ради себя тоже. Только знаю точно: ни один из нас не верил тому, что говорил.

Майерс позвонил снова часа в три пополудни, но отца дома не оказалось. Я пообещала, что попрошу отца перезвонить, как только он появится. Маклеру домой, если его уже не будет в конторе. Майерс хотел передать мне послание, но я отказалась принять его. Боялась услышать его содержание и быстро положила трубку, пока он не успел еще ничего сказать. Говорил он почти бессвязно — видимо, пребывал в страшном напряжении.

И все равно после этого он звонил еще три раза, с интервалом примерно в пятнадцать минут, и мне пришлось попросить слуг отвечать на его звонки, поскольку им он свое сообщение не передал бы.

Потом он перестал звонить. Биржа к тому времени закрылась.

Когда появился отец, уже ближе к обеду, рассказала, с какой настойчивостью ему пытался дозвониться Майерс:

— Он искал тебя по всему городу и нигде не мог найти.

— Знаю. Я специально весь день скрывался, чтобы со мной нельзя было связаться. Я пустил дело на самотек.

— Но уж теперь-то, вернувшись домой, ты позвонишь ему? — спросила я.

— Нет, — ответил он. — У меня просто не хватает смелости, я боюсь.

И я понимала, что он имеет в виду не деньги, не потерю их или их приумножение.

Вдруг, пока мы все еще стояли в столовой, с неожиданной резкостью телефон зазвонил снова, заставив нас обоих вздрогнуть, будто через наши тела пропустили электрический ток.

— Вот он опять, — испуганно произнес отец. Мы посмотрели друг другу в глаза. — Какой-то ад. Я уже не могу этого выносить.

Он пошел в другую комнату, чтобы снять трубку, а я отправилась туда, где не могла слышать, о чем они будут говорить.

Потом ждала, сколько могла, но он не позвал меня и не пришел ко мне, так что в конце концов я не выдержала и сама пошла к нему.

Разговор закончился. Отец слегка наклонился, наливая себе рюмку бренди, точно так же, как он делал накануне вечером у себя в комнате. Лицо у него было жутко белым, ни дать ни взять — мел. Казалось, ему очень трудно снова выпрямиться, очень трудно уйти из угла, где стояла горка.

— После того как Майерс выполнил мой приказ, — заговорил он, — акции опустились еще на четверть пункта. Затем падение приостановилось, какое-то время они оставались на одном уровне и наконец снова поползли вверх. Возможно, потому, что был получен мой приказ, уж и не знаю. С тех пор их курс повышается и повышается, все быстрей и быстрей. За полчаса до закрытия они достигли пункта, с которого началось первоначальное падение. В три часа, когда биржа закрылась, они уже были на два целых и одну восьмую пункта выше, и все говорит за то, что завтра дела пойдут еще лучше.