История народов, племен и родов, которые в ходе эволюции не обнаружили потребности в существовании бога, есть история обществ, которые вымерли в хаосе растянутого во времени группового самоубийства. Идея полезности и даже необходимости феномена бога для сохранения вида — это то, что соединяет стоящих на почве дарвинизма редукционистов и ортодоксальных креационистов с учеными степенями теологических академий, которые, в свою очередь, трактуют дарвинизм как паранаучную выдумку разочаровавшегося английского атеиста. Обвинение Дарвина (если это вообще является обвинением; для меня, например, не является) в атеизме безосновательно. Сам Дарвин за всю свою жизнь ни разу не назвал себя атеистом. Он был скорее агностиком, то есть человеком, считающим, что нет достаточных оснований как принять, так и отвергнуть тезис о существовании бога.

Несмотря на ожесточенность этого противостояния, обе группы соглашаются в том, что бог был и остается нужным человечеству. Согласно креационистам, с первой секунды жизни человека, созданного богом «по образу и подобию своему», согласно неодарвинистам (сам Дарвин никогда не писал об этом), только с определенного момента эволюции человека. Если это так, то, по мысли эволюционистов, это должно каким-то образом отразиться на генах в человеческой ДНК. И в этот момент, вынужден признаться, возникает довольно провокационный вопрос: существует ли ген бога?

Рискну утверждать, что, несмотря на кажущуюся простоту, в этом вопросе нет ни упрощения, ни того, что могло бы оскорбить верующих (к числу которых я причисляю и себя). Если бог существует, то он существовал всегда, это факт, что человеческую трансцендентальность (я намеренно избегаю слова «религиозность»; трансцендентальность — способность человека принимать опыт, имеющий место за границами человеческого разума, а религиозность — это экспрессия религии, которая в свою очередь является доктриной, определяющей отношение человека к sacrum; очень часто sacrum отождествляется с одним богом, понимаемым как трансцендентальное бытие) можно связать с наличием и действием гена или группы генов, ни в коем случае не меняет этого факта. Существует бог, и, возможно, существует соотнесенный с ним ген. Одно не исключает другого. Существование ДНК и генов не ставит под сомнения даже «Радио Марыя [52] ». Да и не может ставить, потому что генетике отведено место и она признается учением Церкви, которая спокойно относится к геному и к наследственности. Помню, как в свое время я прочел геологический труд, разрешенный Ватиканом к публикации, в котором рассматривалась проблематика первородного греха и были даны его интерпретации. С определенным радостным удивлением я нашел там такие слова:

«Церковь учит, что передача первородного греха осуществляется через родственные связи. Но речь не о генетическом наследовании: первородный грех не записан в генах человека».

Если Бог создал человека вместе с его ДНК в ядрах всех его клеток, то Он мог ведь в своей премудрости позаботиться также и о том, чтобы закрепить за собой свой собственный ген. С другой стороны, если Бога нет и он на определенном этапе развития был выдуман людьми с целью эволюционного сохранения вида, то тем более трансцендентальность Homo sapiens должна перейти на генетику и естественно, что в определенный момент появится кто-то, кто захочет вычленить этот ген в геноме человека.

И этот «кто-то» появился. Это Дин X. Хамер, молекулярный биолог; он говорит, что «если уж в человеческом сознании есть место для бога, то тем более есть в нем место для понятия гена бога». Д-р Хамер руководит сектором структуры и регулирования генов в биохимической лаборатории Национального института рака (США). Он занимается, в частности, тем, что меня давно уже интересует: (био)химией вожделения. Его (и журналиста Питера. Коупленда) противоречивую (не для меня) книжку «The science of Desire: the Search for the Gay Gene and the Biology of Behavior» («Наука желания: в поисках гена гомосексуальности и биологии поведения»), отмеченную в 1994 году престижной «The New York Times», я читал пару лет назад. Теперь же, в 2004-м, в США появилась новая книга Хамера, еще более «противоречивая»: «The God Gene: Plow Faith is Hardwired Into Our Genes» («Ген бога: как вера встроена в наши гены»). Десять лет назад Хамер локализовал «ген гомосексуальности», теперь он сделал это с тем, что назвал «геном бога». У немцев есть такой фразеологизм «Es ist echt ein Hammer», что в вольном переводе гласит: «Это столь же истинно, как удар молотом». Д-р Хамер ударил очередной раз. Он не дает (по крайней мере мне) забыть о себе. И стоит за этим наука, результаты многолетних напряженных исследований и очень серьезная организация, в которой работали и работают нобелевские лауреаты. Вчера под утро, по возвращении в гостиницу из «Blue Chicago», мне не хотелось спать. Сначала блюз, а потом Хамер. Необычная ночь…

Так где же он, этот ген бога, и что из себя представляет?

Я подумал, что буду продолжать эту захватывающую тему на земле, после приземления во франкфуртском аэропорту. Командир Шнайдер включил сигнал «пристегнуть ремни» и объявил спокойным голосом, что мы входим в зону турбулентности. Я боюсь «зон турбулентности». Выключаю ноутбук и стараюсь переждать турбулентность. Попросил стюардессу принести мне маленькую бутылочку бордо. Гены генами, но за вином со страхом приближающейся турбулентности удается справиться значительно легче. Может, за это тоже отвечает какой-нибудь ген…

Привет с надатлантических просторов,

ЯЛВ

Варшава, понедельник; как обычно, поздний вечер

Пан Януш,

я обожаю летать на самолете, хотя каждый раз, пристегивая ремень безопасности, я проверяю, висит ли у меня на шее золотая цепочка с бирюзой, которую в нашей семье носили все женщины. Тогда меня не покидает ощущение — может быть, наивное, — что и на этот раз она убережет меня от всех турбулентностей. Я летаю и раньше часто путешествовала самолетом, но лишь однажды, когда после взлета погасла лампочка «пристегнуть ремень безопасности», вдруг раздался громкий голос стюарда: «Немедленно займите свои места», у меня замерло сердце. Не нужно было слов, мы взялись с Дирком за руки и были уверены в том, что это конец. Единственная мысль, которая тогда пришла мне в голову, что я еще из франкфуртского аэропорта позвонила своим родителям. Они знали, где я. Должно быть, я тогда была близка к состоянию парализующего страха, который испытали все, кому не удалось благополучно приземлиться. Это одновременно поражающая и сладостная слабость. Ты еще есть, и тебя уже нет. Я, как и Вы, и как миллионы пассажиров, вслушиваюсь в голос пилота, приветствующего пассажиров перед полетом. Напряженный? Новичок или бывалый? Однажды, когда я летела очень далеко, на север, мне на мгновение показалось, что затихли все двигатели. По лицам обслуживающего персонала я поняла, что мне показалось. Не знаю, слышали ли Вы о крушении самолета, случившемся несколько лет назад, в котором погибла не одна сотня человек, летевших из Нью-Йорка в Париж. На том самолете должна была лететь одна из девушек, принимавших участие в конкурсе «Мисс Польша», но она опоздала на рейс. Счастливая, правда? Но ненадолго. Вскоре ее зарезал неизвестный обожатель на одной из вроцлавских улиц. К чему я клоню? Человек предполагает, а Бог располагает. Банально, но так. Во время полета нужно расслабляться. Моя знакомая, которая вообще могла бы не выходить из самолета, говорит, что бояться нечего — пилот тоже хочет приземлиться. А если вдруг не хочет? Но здесь уже начинается Камю и экзистенциально-алкогольный душевный разлад литературных героев.

Результатом моей многолетней журналистской деятельности и бесед с мужчинами стало наблюдение, совершенно отличающееся от того, о чем пишете Вы. Сейчас стало модно или, как говорят, прикольно признаваться в собственных страхах, опасениях и неуверенности. И не на кушетке у психотерапевта, а перед всей Польшей. В результате уверенный в себе во всех жизненных обстоятельствах телевизионный герой превращается в неспособного к размышлениям кретина и перестает интересовать даже тех женщин, которые еще недавно мечтали опереться на его сильное плечо. В эмоциональной сфере в моде все больше сомнения, а не стопроцентная уверенность.