— Как это обобщать?

— На бюро ставить не будем и вообще — для большого тиража, так сказать, не пойдет.

С удивлением смотрел на Корытова Воропаев.

— Я понимаю, что тебе завидно. На твоем месте я сам, может быть, реагировал бы так же. Но как же я могу умолчать о словах, обращенных к Городцову, сказанных касательно Поднебеско?

— Ты мне сказал, я приму во внимание, посоветуемся, сделаем выводы. А Городцов при чем? Ты ему только скажи, всему свету раззвонит: обо мне, мол, был разговор — то-то и то-то. И еще, чего доброго, переврет. Категорически запрещаю.

— По-твоему, это называется — не будем обобщать? Подумаю. Я еще не знаю, прав ли ты, но, кажется мне, — совершенно не прав.

Они расстались, утомив друг друга и твердо зная, что им уже никогда не стать друзьями.

Слухи, однако, родились быстро. Дня через три к Воропаеву примчался Цимбал с Городцовым, сообщив, что Огарновы, Юрий Поднебеско и Ступина едут с попутным грузовиком. Гости не сообщали о цели своего приезда, но их серьезный, взволнованный вид многое объяснил.

Ступина вломилась в комнату, едва дыша. Она не поздоровалась, а, прижав руки к горлу, остановилась в дальнем от лампы краю комнаты. Варвара, о чем-то бойко рассказывавшая еще на лестнице, вошла на цыпочках, поскрипывая новыми полуботинками. Юрий и Виктор Огарнов молча кивнули Воропаеву, будто пришли не в гости, а на заседание.

Лена попробовала чем-то занять гостей, но на нее оглянулись с таким недоумением, что она растерянно замолчала.

Никто не разговаривал. Все ждали, чтобы Воропаев заговорил.

Воропаев сидел за письменным столом, наблюдая за лицами.

— Я расскажу вам удивительный случай из моей жизни, — начал он. — Это частный случай. Мое личное переживание. Я вам доверяю его, как друзьям. Понятно? Чтобы каждый из вас сделал вывод для себя. И только для себя. На днях мне выпало счастье — быть вызванным к товарищу Сталину. Я вошел, когда он заканчивал разговор со стариком садовником…

— С Иван Захарычем? — перебил Цимбал. — Ну-ну.

— Не знаю, как его зовут. Вхожу я — от волнения сначала не могу увидеть Сталина.

— Стоп, стоп, стоп, — Городцов, остановил его движением руки. — Рассказывай толком, Алексей Вениаминыч, как я рассказываю. Где деле было? Присутствовал кто?

— Да какое это имеет значение, где было. Ты за главным следи!

— А чтоб я знал, где главное, ты обо всем сообщай. Ну, входишь… — поощрял его Городцов, боясь, что рассказчик не доскажет самого нужного.

В комнате стихло. Гости встали со своих мест и окружили Воропаева.

Он вышел из-за письменного стола и остановился посредине комнаты.

— Сталин о чем-то беседовал с садовником, рекомендовал ему какой-то способ культуры или прививки, а тот возражал, говоря, что климат нам многого не позволит.

Цимбал попробовал что-то заметить, на него цыкнули, — Товарищ Сталин рекомендовал ему смелее экспериментировать, не бояться науки.

— Ясно, Иван Захарович был, — теперь как бы точно удостоверившись в том, кто был собеседником Сталина, и недовольный этим, сказал Цимбал. — Сорок лет в жмурки с природой играет.

— Тсс, тсс, тсс!

— А потом товарищ Сталин заговорил со мной, слегка пожурил за штурмовщину…

— Значит, уже доложили, — с гордостью за точную работу аппарата заметил Городцов. — Смотрите ж, ей-богу, какая оперативность.

Воропаев побагровел.

— Дадите вы мне рассказывать или нет?

— Давай, давай!.. Только ты, как мина замедленная, только нервы вымотал. Складней рассказывай! — Городцов вытер платком пот со лба. Ему хотелось самому быть у Сталина, он уверен был, что ничего не перепутает, не утаит.

— …пожурил за штурмовщину, потом стал о людях расспрашивать, кто у нас тут, как работает, кто такие… Да отодвиньтесь вы маленько, что вы сгрудились… Я рассказал о всех вас.

Все молчали, глядя на него и не дыша.

— Я рассказал о Цимбале…

— Сталину? — переспросила Ступина.

— …о тебе, Юрий, и о Наташе, о тебе, Городцов, о тебе, Виктор, и о тебе, Аннушка. О том, как тяжело вам и как много делаете вы, как побеждаете трудности, как строите жизнь.