В 12.04 с залива Брадвелл взлетели 132-я, 602-я, 411-я и 453-я эскадрильи. Мы с Жаком летели в возглавляемом Сатерлендом отделении Еллоу-4 и Еллоу-3.

13.15. — Внимание, Кло-Кло, 12 немцев сверху, 5 часов!

Макси быстро призвал Жака к порядку за французскую речь:

— Заткнись к черту со своим французским! У всех нервы были на пределе. Уже почти полтора часа мы летали на высоте 30 000 футов при арктическом холоде. Циферблаты всех приборов в беспорядке плясали перед моими уставшими глазами: альтиметр, искусственный горизонт, индикаторы воздушной скорости и «поворота и крена», радиатор, масляный и цилиндрический термометры, манометры, сигнальные огни — в смеси цифр и стрелок.

Я постоянно думал о баке, висящем под моим «спитфайром». Если верить часам, теоретически моей жидкости хватит еще на семь минут до его сбрасывания. Спина болела, пальцы ног замерзли, глаза слезились, из носа текло — в целом я чувствовал себя отвратительно и все воспринималось как полная путаница.

Погода, которая была такой прекрасной до полудня, ухудшилась, и гряды облаков с туманом вертикально поднимались от земли, словно крепостные валы. Проходя сквозь одно из этих больших кучевых облаков, мы с Жаком потеряли связь с остальной эскадрильей. Сейчас мы заблудились в аду и теснее прижались друг к другу, пытаясь добраться до места сбора.

В действительности мы, должно быть, пролетели то проклятое место сбора, а иначе как, черт возьми, можно было понять хоть что-нибудь в этом дьявольском шабаше из самолетов и облаков? Было совсем невозможно точно определить наше местонахождение. Ниже, у нас слева, были очертания последних Фризских островов — они казались желтыми и бесплодными на фоне серого моря. Где-то справа под туманом должен быть Эмдэн и богатые, окаймленные каналом пастбища Северной Голландии. Уже далеко позади нас находился залив Зейдер-Зе. Высоко в небе был кошмар. Я никогда не видел ничего подобного. Пучки зенитного огня появились из пустоты и бесшумно повисли с боков облаков. Пространство родило полчища немецких истребителей — тревожный пример спонтанного размножения. Мы прошли мимо «лайтнингов» и «мустангов», спешащих домой с пустыми магазинами, их летчики вымотались и виляли между облаками, пытаясь избежать столкновения.

Наконец бомбардировщики!

Сцена ужасной паники. Впервые скоординированными усилиями зенитной артиллерии и лавин «Юнкерсов-88» и «Мессершмитов-410», вооруженных реактивными снарядами, коробки «крепостей» были разбиты, дислоцированы, почти полностью уничтожены. Большие бомбардировщики были рассеяны по всему небу, тщетно пытаясь объединиться в тройки или четверки, чтобы форсировать огонь. «Фокке-вульфы» стремительно неслись за добычей. Как же много их там было! Они появлялись отовсюду, словно из преисподней, с голландских аэродромов, другие готовились взлетать.

«Спитфайры» и бомбардировщики были слишком сильно рассредоточены, чтобы осуществить организованный план защиты. Каждый был брошен на произвол судьбы — спасайся кто может. Голос оператора в радиосвязи стал таким далеким, что был едва слышен; без пего, без его поддержки и совета, мы ощущали себя отрезанными от мира, одинокими, беззащитными, безоружными.

Было чудом, что нас еще не сбили! Переворачиваясь и уворачиваясь, паля из орудий, нам удалось подняться довольно высоко над основной стычкой. Я израсходовал половину своих боеприпасов. Я должен был найти кого-то, с кем отправиться домой.

Неожиданно Жак заметил в середине неба, усеянного парашютами и горящими самолетами, десятка четыре «фокке-вульфов», налетевших на 4 «крепости», которые медленно тащились сзади, пытаясь защитить «либерейтора», один из двигателей которого горел.

Что мы могли сделать? В этой дьявольской давке было невозможно кричать о помощи. Все «спитфайры», насколько мог видеть глаз, кружили вокруг в воздушном бою и, казалось, врезались в облака и снова отскакивали, словно боксеры от канатов ринга. Я посмотрел на мой бензиномер. Осталось только две минуты. Ничего, израсходую немного.

— Алло, Жак, бросаю своего ребенка!

Я устремился вниз и сильно дернул сброс, а Жак в это время наблюдал за мной. Освободившись от груза, мой «спитфайр» срикошетировал вперед.

— Давай, Жак, твоя очередь!

Бак Жака затрепетал внизу в ливне горючего.

— Атакуй!

Включив прицелы, с пальцем на кнопке пуска, мы вместе неслись на спине и пикировали на «фокке-вульфы», кружащиеся вокруг бомбардировщиков. Во время пикирования я сохранял бдительность и попытался выбрать одного. Они атаковали с каждой стороны — спереди, сбоку, сзади. Один из самолетов — это была «крепость» — вышел медленно в штопор. Другой неожиданно взорвался, словно гигантский артиллерийский снаряд, и взрыв оторвал ему правое крыло. Расплылся большой черный гриб, из которого падали раскаленные обломки. Сейчас асимметричное очертание «крепости» уменьшалось и ослабевало, падая, как мертвый лист. Словно сияющие новые гвозди на стене — один, два, четыре, шесть парашютов неожиданно усеяли небо.

Я прошел в нескольких ярдах от покалеченного «фокке-вульфа», оставлявшего черную вуаль, боеприпасы потрачены не зря, он получил свое.

У меня было ощущение, что я пикировал в аквариум, кишащий помешавшимися рыбами! Ничего, кроме радиальных двигателей, желтых «брюх», черных крестов и укороченных крыльев, бьющих по воздуху, словно плавниками. Воздух был испещрен разноцветными дымотрассирующими пулями, и я инстинктивно моргал.

Вот они мы! Я напряг мышцы живота, нажал ногой на верхнюю педаль руля управления, чтобы противостоять центробежной силе, напряженно проглотил слюну, чтобы избавиться от горького привкуса во рту, и резко вышел из пикирования. До того как у меня появилось время пристреляться по реперу, мой палец инстинктивно нажал на кнопку пуска. Очередь огня по «фокке-вульфу», который на секунду заслонил мое ветровое стекло. Промахнулся! Изумленный, он остановился и ушел прочь. Жак стрелял по нему и тоже промахнулся, но серый «мессершмит» с крыльями, обрамленными орудийным огнем, преследовал его. Я закричал: