«Когда французские войска», — сказал Малмсбери, — «собирались» (более месяца спустя после ноты Союзного совета от 14 марта) «пройти в Сардинию через Савойю, швейцарское правительство, верное нейтралитету, на котором основывается независимость Швейцарии, прежде всего возразило, что эти войска не имеют права проходить через нейтрализованную область»{98}.

Какими же аргументами Луи Бонапарт и связанная с ним швейцарская партия рассеяли сомнения Союзного совета? Фогт, знавший уже в конце марта 1859 г., что французские воинские поезда в конце апреля 1859 г. нарушат нейтралитет нейтрализованной области, естественно, предвосхищает уже в конце марта ту фразу, которой Луи Бонапарт в конце апреля прикроет свое насилие. Он выражает сомнение в том, что «головной участок железнодорожной линии из Кюлоза на Экс и Шамбери» находится «в пределах нейтрализованной области» (1. с., стр. 89) и доказывает, что «установление нейтрализованной области отнюдь не имело целью прекратить связь между Францией и Шамбери» и что, следовательно, названная железнодорожная линия в моральном смысле минует нейтрализованную область{99}.

Послушаем, с другой стороны, лорда Малмсбери:

«Позже, в связи с высказанным соображением, что рассматриваемая железнодорожная линия минует нейтрализованную часть Савойи, швейцарское правительство отказалось от своих возражений и разрешило французским войскам передвижение по ней. Я думаю, что, поступая так, оно совершило ошибку (I think that they were wrong in doing so). Мы считали соблюдение нейтралитета этой области столь важным с точки зрения интересов Европы… что 28 апреля 1859 г. послали французскому двору протест против передвижения через нее войск в Сардинию».

Этот протест послужил Пальмерстону предлогом обвинить Малмсбери в «австрийских» симпатиях, так как он «без всякой нужды оскорбил французское правительство» (had use-lessly offended the French government), совсем как Фогт в «Главной книге» (стр. 183) обвиняет газету «Volk» в том, что она

«всячески старалась», — разумеется, в угоду Австрии, — «создавать затруднения для Швейцарии… Достаточно прочесть опубликованные в газете «Volk» статьи о нейтралитете и прохождении французов через Савойю, чтобы бросились в глаза эти тенденции, полностью разделенные «Allgemeine Zeitung»»{100}.

«Бросается в глаза», что весь отдел «Исследований» Фогта, касающийся Швейцарии, имеет своей исключительной задачей заранее оправдать первое нарушение швейцарской нейтральной территории его «роковым человеком». Это был первый шаг к аннексии Савойи, а следовательно и французской Швейцарии. Судьба Швейцарии зависела от того, с какой энергией она выступит против этого первого шага и будет отстаивать свои права, использовав их в решительный момент и превратив вопрос о них в общеевропейский вопрос — и все это в то время, когда симпатии английского правительства были обеспечены, а Луи Бонапарт, только начавший свою локализованную войну, не осмеливался бросить ей вызов. Официально вмешавшись в это дело, английское правительство не могло уже отступить{101}. Отсюда необычайные старания «новошвейцарца, гражданина кантона Берн и члена Совета кантонов от Женевы» затуманить вопрос, а разрешение французским войскам пройти через нейтрализованную область представить как право, которым Швейцария должна воспользоваться, как мужественную демонстрацию против Австрии. Ведь спас же он Швейцарию от Катилины-Шерваля!

Повторяя и усиливая протест своих первоисточников, брошюр Дантю, отрицающих наличие поползновений на рейнскую границу, Фогт избегает всякого намека на содержащийся в тех же брошюрах отказ от Савойи и Ниццы. Даже самих названий Савойи и Ниццы нет в его «Исследованиях». Между тем, уже в феврале 1859 г. савойские депутаты в Турине протестовали против Итальянской войны, так как аннексия Савойи империей декабрьского переворота была ценой заключения союза с Францией. Этот протест не дошел до ушей Фогта. Точно так же не дошли до него хорошо известные всей остальной эмиграции условия договора, заключенного в августе 1858 г. в Пломбьере между Луи Бонапартом и Кавуром (опубликованы в одном из первых номеров «Volk»). Мадзини в упомянутом уже номере «Pensiero ed Azione» (2 — 16 мая 1859 г.) буквально предсказал:

«Но если Австрия, потерпев поражение в самом начале войны, предложит условия, подобные тем, которые она предложила в определенный момент в 1848 г. английскому правительству, а именно: очищение Ломбардии при сохранении за собой Венеции, — тогда мир будет принят. При этом будут осуществлены только следующие условия: расширение сардинской монархии и передача Франции Савойи и Ниццы»{102}.

Мадзини опубликовал свое предсказание в середине мая 1859 г., Фогт выпустил второе

издание своих «Исследований» в середине июня 1859 г., но ни слова не сказал о Савойе и Ницце. Еще до Мадзини и до савойских депутатов, уже в октябре 1858 г., полтора месяца спустя после пломбьерского заговора, президент Швейцарского союза сообщал в специальной депеше английскому кабинету, что

«он имеет основания полагать, что между Луи Бонапартом и Кавуром заключено условное соглашение об уступке Савойи»{103}.

В начале июня 1859 г, президент Союза сообщил снова английскому поверенному в делах в Берне свои опасения о предстоящей аннексии Савойи и Ниццы{104}. До Фогта, этого по профессии спасителя швейцарцев, не дошло ни одной весточки ни о протесте савойских депутатов, ни о разоблачениях Мадзини, ни о продолжавшихся с декабря 1858 до июня 1859 г. опасениях швейцарского союзного правительства. Как мы увидим впоследствии, даже в марте 1860 г., когда тайна о Пломбьере обошла все улицы Европы, она и тогда каким-то образом миновала г-на Фогта. Эпиграф: «молчание — добродетель рабов»{105} украшает «Исследования», вероятно в связи с их умолчанием об угрожающей аннексии. Один намек все же в них содержится:

«Но допустим», — говорит Фогт, — «что свершилось бы невероятное и цена победы была бы оплачена итальянскими землями, на юге или на севере… Право же, с сугубо узкой немецкой точки зрения… можно искренне пожелать, чтобы французский волк поживился итальянской костью» (1. с., стр. 129, 130).

Итальянская область на севере, это, естественно, — Ницца и Савойя. После того как новошвейцарец, гражданин кантона Берн и член Совета кантонов от Женевы призывал Швейцарию «с чисто швейцарской точки зрения» (1. с., стр. 39) «испытывать величайшую радость» по поводу соседства Луи Бонапарта, беглому имперскому регенту внезапно приходит в голову, что «право же, с сугубо узкой немецкой точки зрения» он «может искренне пожелать», чтобы французский волк «поживился костью», то есть Ниццей и Савойей, а следовательно, и французской Швейцарией{106}.