Володя, Жора и мы с Наталкой на речном пароходике по прозвищу «Финляндчик» отправились в «Великий враг» (местные жители говорили, что потерялась буква «о» — был «Великий овраг»), место необычайно красивое. Правый берег испещрен глубокими, густо заросшими оврагами, а левый стелется ровно и неоглядно. Место диковатое, с дурной славой — многие тонули: Волга здесь широкая, полноводная, с сильным течением.

Завороженные далью ребята решили плыть на другой берег. Я испугалась, запричитала и восстала. Нам с Наталкой было велено сидеть смирно, смотреть и не мешать мужикам совершать подвиги.

Вот уже и не видно взмахов рук, две головы, превратившись в точки, все дальше и дальше. Лениво протащилась длинная баржа. А где ребята? Шли пароходы, тянулось время. Мальчишек не было. Стало страшно и холодно. Наташка, маленькая, просит есть: «Если они утонули, что же нам, помирать с голоду?» И тут вижу их. Володя и Жора переплыли Волгу. Их сильно снесло течением, и обратно ребята уже вернулись в лодке. И вот они идут берегом; усталые-усталые, счастливые-счастливые. Мир прекрасен.

В тот год мы были очень дружны с Жорой и его женой Лилечкой Ушаковой-Шейн, балериной Большого театра. Они были невозможно разные: утонченная, бледно-холодная и очень милая Лиля и пышущий здоровьем, громкоголосый неуемный Жора.

Лиля только что вернулась из гастрольной поездки в Америку; привезла замечательные книги, яркие, глянцевые, невиданные у нас афиши и программки и тихую сонную усталость. У них уже была квартира в недавно выстроенном доме Большого театра рядом с Эрмитажем. Она была совсем пустая. Жора расписывал стены. В кухне во всю стену масляными красками уже была изображена обнаженная восточная красавица, вместо одной груди у нее была спелая, сочная груша, а вместо другой роскошная кисть винограда. К сожалению, я не увидела завершения живописных работ.

Из Горького пятеро суток возвращались настоящим пароходом. Он плюхает огромными колесами и взбивает темную, упругую, похожую на яблочную пастилу воду в ослепительно белую пену. И медленно плывут берега. Солнце пекло нещадно, пахло горячим деревом, а по ночам наступала прохладная благодать. Караулили закаты и рассветы, слушали влажную ночную тишину и видели, как просыпаются снежные лилии и желтые кубышки.

Ко мне приехала бабушка. Мне кажется, мы чуточку похожи. Ростов-на-Дону. 1962 год.

Осень шестидесятого — сплошные огорчения. Из Киева пришла телеграмма с просьбой вернуться, но Равенских морочил нам головы, и я отказалась. Конкурс прошел. Мы с Жорой играли чеховского «Медведя» — все поздравляли. Странно. Мы попытались что-то сыграть с Володей, но у нас ничего не получилось, как не получалось танцевать или на людях быть рядом…

Все поздравляли, а в списках принятых меня не оказалось. Начались мои безработные муки. Володя маялся. Он получил обещанную ему центральную роль в «Свиных хвостиках», верил, что сыграет, фантазировал, но ему не дали даже репетиций.

В конце концов ходил Володя из кулисы в кулису с барабаном в массовке. Позже сыграл Лешего в «Аленьком цветочке». Вот, пожалуй, и все. Было горько. Мы так наивно верили в святое искусство.

В пушкинском театре у Володи была заступница и покровительница — он ее очень любил, говорил о ней с нежностью, иногда провожал домой. Приходил осиянный. Я ревновала — Фаина Георгиевна Раневская! Володю не раз увольняли. Фаина Георгиевна восстанавливала.

Этой же осенью Володя снимался в «Карьере Димы Горина». Я отчаянно трудно переносила безделье.

Около полугода жил у нас племянник Нины Максимовны. Подростком, оставшись сиротой, он попал в колонию, много намыкался и настрадался. Больной туберкулезом, тихий, славный, он нашел в Володе жадного душевного слушателя. Спать его устраивали на кухне, и там по ночам он изливал Володе душу, тихонечко пел тюремные жалостные песни и подарил сделанные из газеты и воска тюремные карты. Потом он получил крохотную комнатку. Был несказанно рад. Нина Максимовна помогала ему налаживать быт, помогала чем могла. Мы ходили к нему в гости на семейные чаепития.

Коля очень любил Володю и пережил его всего на месяц. Умер он в больнице. Перед смертью попросил Семена Владимировича подарить ему зажигалку. Семен Владимирович успел отвезти ему зажигалку из своей коллекции.

В этом же году был у нас проездом на свой возлюбленный Север Володя Матвеев — сын бабушкиной сестры тети Лены. Я восхищалась им с детства. Для меня он был бесстрашным покорителем пространств и сердец, отчаянным юмористом, музыкантом на всех доступных инструментах, включая стаканы и ложки, художником и поэтом Севера. Но самое главное — он был подводником. Он приезжал в Горький в черной форме с кортиком и разными женами — и все они были королевы. За три ночи два Владимира уговорили страшное количество коньяку, ничуть не пьянея. Оба счастливые, неугомонные, они не могли наговориться. Расстались друзьями. Больше нам не суждено было встретиться.