ЭЙХМАН. Господин капитан, ведь ясно, что Визлицени пытался - и это его полное право - дистанцироваться, насколько это возможно, от всего этого дела. Я вынужден снова повторять: я не имел властных полномочий по отношению к происходившему в генерал-губернаторстве.

ЛЕСС. Говорили ли вы с Визлицени, как он показывает, об этой проблеме?

ЭЙХМАН. Несомненно, мы говорили об этой проблеме. Я хотел бы... Но не могу вспомнить... может быть... Это... очень давно... но все же я хочу подтвердить, что мы говорили об этой проблеме.

ЛЕСС. Слушайте теперь дальше свидетельские показания Визлицени: "Эйхман сказал мне тогда, что может показать мне тот гиммлеровский приказ, если это успокоит мою совесть. Он достал из сейфа тонкую папку и показал мне письмо Гиммлера начальнику полиции безопасности и СД. Смысл этого документа был в том, что фюрер приказал окончательно решить еврейский вопрос. Исполнение этого окончательного решения возлагалось на начальника полиции безопасности и СД и инспектора по делам концентрационных лагерей. Перед "окончательным решением" всех трудоспособных женского и мужского пола надлежало использовать на работах в концентрационных лагерях". У вас есть комментарии?

ЭЙХМАН. Да, господин капитан. Раз я это слышу, это могло быть... Я не хочу отрицать, что приказ Гиммлера мог там быть. Теперь, когда я об этом слышу - не в таком... в таком... не в таком упрощенном виде, как я представлял себе прежде - уничтожение и так далее, а вот в таком изложении - использование на работах и т.д., - это могло быть, я не отрицаю, нет... Не отрицаю, хотя и не вижу документ.

ЛЕСС. Визлицени был задан вопрос о дате этого приказа. Он ответил: "Это был приказ от апреля 1942 г., и он был подписан лично Гиммлером. Эйхман сказал мне еще, что ему лично поручено выполнение этого приказа в Главном управлении имперской безопасности. На это я сказал Эйхману: "Дай Бог, чтобы наши враги никогда не имели возможности причинить такое немецкому народу". Эйхман тогда сказал, что не надо быть сентиментальным; это приказ фюрера и его надо выполнять". У вас есть комментарии?

ЭЙХМАН. Конечно, господин капитан. Согласно этим показаниям, я имел особые полномочия, которые... э... э... которыми мне поручалось руководить всем делом эвакуации и умерщвления евреев. Это не так, это не так, это совершенно не так. Визлицени просто высосал это из пальца. Я никогда не имел особых полномочий и не имел - я вынужден повторять это - никакого отношения к убийствам. Эвакуация - да, от этого я не могу уклониться, это я должен признать - да, так точно! Но передачей эшелонов станции назначения согласно утвержденному графику мои полномочия исчерпывались.

ЛЕСС. Вы отвечали, следовательно, за перевозку в эшелонах, но уничтожение людей было невозможно, если бы эти перевозки не выполнялись. Относительно уничтожения евреев вы сказали...

ЭЙХМАН. Это не я... это вообще... это невозможно, полиция безопасности не отвечала за это, Главное управление имперской безопасности не отвечало!

ЛЕСС. Удивительно, однако, что как Гёсс, лагерфюрер Освенцима, так и Визлицени, ваш сотрудник и советник по еврейскому вопросу при правительстве в Братиславе, дают почти одинаковые показания. Я не думаю, что у них была возможность сговориться.

ЭЙХМАН. Нет, я тоже так не думаю. Но удивительно, что сам начальник Главного управления делами и хозяйством СС Поль - а он всегда был в генеральском звании - пытается недостойным образом выкрутиться из всего этого дела. Мне непонятно, как такой высокий чин, если дела стали плохи, не стесняется сваливать все на младших по званию. Генерал Поль, я об этом читал в газетах, валил все на Главное управление имперской безопасности. В такой высокой должности... генералы правят, а когда их судят, они пытаются спихнуть все, все, все на других, им тогда не хватает мужества. Я ни на кого не спихиваю эвакуацию. Я за нее отвечал. Я готов понести за это наказание, мне достанет смелости. Это, конечно... конечно, это невеселое мужество, которое я должен здесь проявлять, я это знаю, но если я тогда повиновался, отвечал "так точно!", то держусь и сегодня и отвечаю: "Пожалуйста! Я готов! Вот моя голова... кладу ее на... куда ей полагается!"

Эйхман и израильский охранник в зале суда

ХОФШТЕТТЕР. Сегодня 6 июня 1960 г. Сейчас 2 часа 10 минут. Вам известно, кто я?

ЭЙХМАН. Так точно, господин полковник.

ХОФШТЕТТЕР. Как следует из данных вами до настоящего времени показаний, вы совершили в период господства национал-социализма в Германии преступления против еврейского народа и против человечества. Я хочу еще раз обратить ваше внимание на то, что вы свободны в выборе - давать или не давать показания. Ясно ли вам, что все ваши показания могут быть использованы в качестве доказательных материалов? Ваш выбор?

ЭЙХМАН. Я хочу давать показания дальше.

ЛЕСС. Тогда двинемся дальше. Расскажите о Гиммлере.

ЭЙХМАН. Обычно, когда Гитлер выступал с речью и снова напирал в ней на еврейский вопрос, мы уже знали: теперь что-то последует от Гиммлера. Что-нибудь найдется. Наверное, ни разу не было, чтобы он вдруг взял инициативу на себя. Я думаю даже, что из канцелярии заместителя фюрера - так называлась эта канцелярия при рейхсляйтере Мартине Бормане - нажимали в таких случаях на Гиммлера, чтобы он действовал. Обвиняли его, что еще недостаточно сделано. Я вспоминаю, как Гиммлер однажды раздраженно спрашивал Кальтенбруннера, почему это во Франции... Или в Голландии, я теперь уже не знаю... дело не движется. Мол, возятся, копаются. Как будто не знают, что идет война.