Павлик расхохотался.

— Ты чего смеешься? — Элла Ипполитовна обиделась.

— Степа шутит, вот я и смеюсь.

— Что значит шутит? Какие могут быть шутки с премией?

Все-таки Павлик здорово устал за год, что пришлось работать и учиться, и потому не решился сразу сдавать вступительные в институт. А главное — судьба нанесла ему предательский удар.

После извещения об отце мать стала чахнуть, хиреть, хотя никаких болезней доктора у нее не находили. Павлик очень рано понял, что была его мама из редкой категории женщин-однолюбок. Неизвестность-надежда поддерживала ее, не давала падать духом. Теперь пришла жестокая ясность. К тому же сын вырос, стал самостоятелен, упрям. Ему она уже не нужна. Так она думала, не понимая, что теперь-то она нужна ему больше, чем когда бы то ни было — нужно само ощущение, что мама есть на свете. Жизненный стержень в ней сломался. Однажды утром Ольга Сергеевна не проснулась…

Вот отчего старый дом на улице Пастера был накрепко спаян с судьбой Павлика Кольцова. Корни — здесь были его корни…

С тяжелым чемоданом в руке Павлик открыл дверь своей квартиры и прошел в самый конец длинного коридора. В замочной скважине белел свернутый листок бумаги. Павлик включил свет и прочел записку. Знакомый почерк: «Павлик, я ничего не понимаю! Твой сосед Степан сообщил мне, что ты взял отпуск и отправился путешествовать. Почему же ты не предупредил меня? Надеюсь, что это мистификация, и потому оставляю записку. Зайди ко мне утром. Буду ждать до десяти часов. Л.»

Павлик медленно свернул бумажку и сунул ее в задний карман брюк. Развернул на диванчике постель и нырнул под одеяло…

…Ровно в семь Павлик по привычке мгновенно проснулся, сев на край дивана, уже схватился за брюки, как вспомнил: на работу идти не надо — и снова улегся. Но сон отлетел. Полезли мысли, тревожные и настойчивые: удастся ли? Сойдет ли благополучно?

Он вышел на десять минут раньше, чем требовалось на дорогу до вокзала: необходимо было, как договорились, позвонить по телефону.

Ровно в одиннадцать, точно по условию, Павлик поставил свой чемодан на пол возле окошечка дежурного по вокзалу и через головы людей громко спросил:

— На сегодня на скорый до Архангельска закомпостировать можно?

Толстый дядя в железнодорожной фуражке, до той минуты и не глядевший на пассажиров, удивленно поднял большую голову:

— А хто вам казав, що такий поезд е?

— Как, отменили?

— Ни. Не отменяли. Не було його зовсим!

— Странно!

Павлик с обескураженным видом протиснулся сквозь толпу обратно. Мельком он заметил, как элегантно одетый гражданин уверенно поднял его чемодан и спокойно направился к выходу на перрон. Павлик расстегнул ворот рубашки и… увидел Лену.

Странная штука человеческая память. Бывало, Павлик, проведя с Леной несколько часов, никак потом не мог вспомнить, как она была одета. Вроде бы тут, на вокзале, Павлику тем паче было не до Лениного туалета. Однако теперь все до мелочей отпечаталось в его мозгу, словно кругом была абсолютная тьма и световой луч выхватил из нее только фигурку девушки: и белое полотняное платье, туго обтянувшее тело, и синий тонкий поясок, и синие же босоножки, и большую полосатую, точно скроенную из шкуры зебры сумку… Лена застыла посреди вокзального зала. Ее широко раскрытые глаза были устремлены — нет, не на Павлика… Она смотрела вслед элегантному гражданину, который, гибко покачивая плечами, уходил с чемоданом Павлика на перрон, на посадку…

«А, черт!» — Павлик безотчетно рванулся к Лене. Она, словно очнувшись, взглянула на него, резко повернулась и побежала к выходу. Присев на первую попавшуюся скамейку, Павлик вытер лоб платком. Посидел несколько минут и вышел на шумную, многолюдную, раскатанную машинами и троллейбусами, пыльную, несмотря на зелень сквера, вокзальную площадь, плывущую в мареве под лучами сумасшедшего полуденного солнца…

Вчера в обеденный перерыв, только я стал спускаться со своего «Ганца», бежит Клава Сахарова — она в плановом секторе нашего грузового района в порту работает — и кричит еще издали:

— Белецкий! Белецкий!

Спрыгнул я на землю около огромных ящиков с надписью: «Индия. Бхилаи. Металлургический комбинат» — как раз их-то я и сгружал с железнодорожных платформ. Клава подлетает, запыхавшись:

— Слушай, Белецкий, тебе из бюро пропусков уже раз пять какая-то девушка звонила. Охрименко ее фамилия. Просила выйти к проходной. Говорит — очень срочно. Слушай, это не та, что драмкружком руководит?

Лена сидела у фонтанчика перед Управлением порта. Губы у нее дрожали.

— Антон, это ужасно. Ужасно… — Она всхлипнула.

— Что случилось? Ну, что ты, Лена, ну, что ты…

Абсолютно не знаю что делать, когда девушка плачет!

— Я… я поехала узнать, насчет билетов… Решила в отпуск в Закарпатье… И вдруг… — Она опять всхлипнула, вытащила платочек. — Давай уйдем отсюда куда-нибудь, на нас смотрят…