Пригнувшись, она нырнула внутрь. Запах известки и навоза смешивался со смолистым запахом сухого сена, покрывающего земляной пол. Заброшенная комнатка оказалась достаточно сухой и надежно защищала от прохладного майского ветерка. Убедившись, что здесь нет никакой лесной живности, Энни села в уголок, прикрыла ноги юбкой и стала ждать.

Неужели мир в ее душе потерян ею навсегда?

Прошлой ночью она дала волю гордыне, вожделению и мести и ввергла себя в пучину хаоса. Она мучилась сознанием вины и не могла себя простить.

Она связала Филиппа в тщетной попытке взять над ним верх, думая, что это даст ей ощущение власти и над своей жизнью, и над своим телом. Но в конечном итоге потеряла власть над собой. Неудивительно, что в ее душе нет покоя. Они с Филиппом стоят друг друга. Их необузданные желания могут привести и того, и другого к гибели.

Воздух был теплым, но Энни не могла остановить дрожь. Она не могла без ужаса подумать, что сказал бы отец Жюль или господь – неважно, узнав, что она связала своего мужа и забыла развязать его.

Ближе к вечеру острое чувство вины притупилось, но Энни чувствовала себя совсем обессилевшей. В желудке ворчало, икры стянуло судорогой, плечи болели. Она с трудом встала и осторожно вышла из своего, теперь уже прохладного, убежища, встала под теплые, янтарные лучи солнца, еще пробивающиеся сквозь деревья, и потянулась, чтобы хоть немного размяться после долгого сидения.

Услышав шаги, Энни замерла. Шорох сухих листьев был осторожным – так неуверенно мог идти только тот, кто не очень хорошо знал дорогу, да и шаги были не такие, как у Жака.

Энни нырнула в свое убежище и стояла там, едва дыша, с отчаянно бьющимся сердцем, пока не услышала обеспокоенный голос Мари:

– Ваша милость! Где вы? Ваша милость!

Энни облегченно вздохнула, в душе произнося благодарственную молитву, и откликнулась:

– Я здесь, Мари. – Она вышла на поляну.

Мари радостно всплеснула руками, забыв даже поклониться.

– Слава богу и благословенным святым угодникам! Я так боялась, что с вашей милостью что-нибудь случилось!

– Где Жак? Он говорил, что придет за мной.

Мари, широко открыв глаза, покачала головой:

– Он уехал в Париж с монсеньором герцогом.

Энни почувствовала и боль, и облегчение с равной силой. Да, теперь она в безопасности, но ее молодой супруг всего две недели пробыл с ней. А почему это ее так огорчает? В пылу вчерашней перепалки она сама предложила ему вернуться в Париж.

Она постаралась говорить спокойно:

– Монсеньор говорил, когда вернется?

Мари покраснела.

– Он сказал, что с него достаточно и Мезон де Корбей, и вашей милости… ну… он сказал, что вы теперь можете делать что хотите.

Энни, помертвев, села на ближайший валун. Брошена. Опять брошена.

Святые угодники! Сколько же можно делать глупости! Чувство вины с новой силой охватило ее.

Мари весело хихикнула.

– Его милость был утром страшно зол. – Она подмигнула госпоже. – Связан был как надо.

Энни поморщилась:

– А что было, когда Жак… освободил его?

– Хозяин носился по дому в одних штанах, кулаком открывал двери и звал вас. – Мари покачала головой. – Вдребезги разбил ту красивую вазу, которую вы нашли на чердаке.

– Бог с ней, с вазой. Что было дальше?

– Его милость приказал всем слугам осмотреть дом, от подвалов до чердака, а конюхов и садовников послал искать вас в саду. – Явно довольная, что принесла такие интересные новости, Мари уселась рядом с Энни и стала рассказывать дальше: – Просто не могу сказать, ваша милость, как я боялась, что кто-нибудь разыщет вас. Не дай бог, это была бы я. Но я бы вас ни за что не выдала, даже если бы нашла. Его милость был в ярости.

– Спасибо за заботу, но я была в безопасности. Жак это знал.

Мари улыбнулась:

– Жак и Сюзанна любят вашу милость, почти как я.

– А что делал мой муж, когда не нашел меня?

– Он приказал Жаку собираться, а сам влетел в библиотеку и захлопнул за собой дверь. – Мари доверительно нагнулась к Энни: – Жак выпросил на сборы побольше времени. Он надеялся, что хозяин остынет. Был уже полдень, когда вещи были уложены и подана карета.

Все обошлось. Бог внял молитвам. Но отъезд Филиппа ничего не решал. Это всего только еще одна оттяжка.

Энни встала и уныло сказала: