Он еле дышал в попытках справиться с тошнотой. Похоже, слугам нет дела, до чего худо их хозяину. Что делать, они раньше не были слугами. Жак, до того как Филипп выкупил его из темницы четыре года назад, был обычным крестьянином.

По правде говоря, Филиппу некого было винить, кроме себя, за удручающее отсутствие дисциплины в его скромном домашнем хозяйстве. Каждый день, приходя домой из дворца или гарнизона, самое последнее, чего бы он захотел, – это отдавать приказы или пороть прислугу, чтобы штат был в должном повиновении.

Штат. Вот уж неподходящее слово. У него были только Жак и Сюзанна, и оба имели весьма смутные представления об обязанностях прислуги. Хотя эта семейная пара никогда не проявляла откровенной непочтительности, они вели себя с ним скорее как с избалованным сыном, чем как с хозяином.

Все еще борясь с тошнотой, Филипп сполз с подушек. Движение оживило утихшую было головную боль.

Сюзанна подошла поближе, пристально взглянула на него и, достав из-под кровати пустой ночной горшок, поставила его перед ним на одеяло.

– Похоже, ваша милость, он вам понадобится. Вы просто позеленели. Извините, что я раскричалась. Это Жак виноват. Я не удивлюсь, если вы отправите его на виселицу, а меня обратно в хижину.

– Тихо, женщина! – Жак подтолкнул ее к двери. – Ты же знаешь, что хозяин не отошлет меня. Его милость приобрел мою вечную преданность, выкупив меня из тюрьмы, и завоевал мою любовь, прислав тебя сюда, чтобы мы были вместе. Он знает, что во всей Франции ему не найти таких верных слуг.

Слабая улыбка озарила лицо Филиппа.

– Славная речь, Жак. Теперь уйди наконец, а то моя голова расколется пополам, и этим все кончится.

Как обычно, слуга был неустрашим.

– Нет, ваша милость, нет. Вы всегда так говорите, а потом выходите и заливаете горе вином себе во вред. Правда, последний раз ваша милость были в таком состоянии больше семи месяцев назад. Съешьте булочку и выпейте коньяку. А потом я сделаю что смогу, чтобы привести вашу милость в приличный вид.

Жак вымыл Филиппа, затем накрыл его грудь льняным полотенцем и наполнил фарфоровую чашу кипящей водой из чайника на очаге. Взбивая помазком пену, он спросил:

– Я все надеюсь, может быть, ваша милость передумает и отрастит бороду или хотя бы усы.

Филипп прикрыл глаза, наслаждаясь теплом пены, прикасающейся к шее.

Хотя Филипп не слишком заботился о внешности, он знал, какой эффект производит его бритое лицо среди моря аккуратно подстриженных усов и бород придворных кавалеров. Подобное отличие выделяло его. Когда его представляли даме, ее взгляд неизменно задерживался на крошечном шраме от удара саблей, который выделялся на безупречно выбритом подбородке.

Женщинам нравились боевые шрамы и истории о них, его коллекция – личных и чужих – военных подвигов производила впечатление даже в пресыщенном Париже.

Филипп быстро понял, что производить впечатление на нужных женщин – кратчайший путь к придворной карьере. До романа с принцессой он тщательно планировал свои любовные похождения и имел неизменный успех. Как опытный воин, он использовал для своих побед ту же стратегию, что и на войне, но трофеи нежных баталий ему были несравненно приятнее.

Впрочем, на войне было проще. В битве мужчина либо побеждает, либо получает ранение, либо проигрывает. В постели все это может случиться одновременно, а последствия ошибки гораздо более опасны и необратимы. Женщины – такие странные создания, способные таять от восторга и тут же стать безразличными, а то и безжалостно-жестокими. Он давно уже отказался от попыток их понять.

Филипп слегка вздрогнул, вспомнив маску безразличия, которую надела на себя принцесса вчера вечером, спрятав под ней свои истинные чувства. Тяжело вздохнув, он заставил себя расслабиться, отдавшись хлопотам Жака.

Закончив с прической, Жак предложил ему пару чулок.

– Эти подойдут, ваша милость? Сюзанна заштопала все дырки.

Филипп ненавидел заштопанные чулки, однако поднял левую ногу и протянул ее Жаку.

– Подойдут. Любые подойдут.

Вся его одежда была искусно починена и заштопана.

Остаток туалета прошел в молчании. Жак наконец застегнул последнюю пуговицу на камзоле своего хозяина и, поколебавшись, решился:

– Прошу прощения, ваша милость, но есть еще одно маленькое дельце…