О войне, которую вожди Реформации объявили изображениям, написано очень много. Однако помимо иконоборчества имела место еще и война с цветом, которая пока еще недостаточно изучена. Это "цветоборчество", сыгравшее важную роль в судьбе синего цвета в начале современной эпохи, проявилось в различных областях: в искусстве, религиозной обрядовости, одежде и повседневной жизни. Рассмотрим каждую из них.

Вопрос, должен ли цвет присутствовать в христианском храме, — очень древний. Он вызывал дискуссии и в каролингскую эпоху, и в романскую, когда по этому поводу конфликтовали клюнийские монахи и цистерцианцы. Речь шла не только о догме, но также об этике и эстетике. Многие прелаты (в том числе и все наиболее видные настоятели Клюнийского аббатства), а также многие богословы считали, что цвет — это свет, то есть единственная часть воспринимаемого нами мира, которая является одновременно видимой и нематериальной. Но, как известно, Бог есть свет. А значит, дозволено и даже желательно расширить пространство, отведенное в храме цвету, не только чтобы изгнать тьму, но и чтобы освободить место для божественного. Так и поступает Сугерий, когда в 1129—1130-х годах предпринимает реконструкцию собора Сен-Дени. Однако есть прелаты, придерживающиеся другого мнения: для них цвет — это не свет, а материя.

Такая точка зрения возобладала среди цистерцианцев. В соответствии с ней и строились церкви этого ордена в течение почти всего XII века, а кое-где еще и в XIII. Впоследствии суровость цистерцианцев несколько смягчится. Начиная с середины XIV столетия обе позиции начинают сближаться. Одни больше не настаивают на том, чтобы интерьер церкви был ярким и красочным, другие не требуют, чтобы он был одноцветным. Постепенно вырабатывается общее мнение: в интерьере церкви должны преобладать серые тона, допустимы несколько цветовых пятен, а также немного позолоты (исключительно на ребрах арок и нервюрах сводов). Так будет во Франции и в Англии. А вот в странах Священной Римской империи (кроме Голландии), в Польше и Богемии, в Италии и Испании цвет в храме по-прежнему занимает весьма значительное место. Золота много, даже слишком много, и убранство не уступает в роскоши облачениям и утвари. Поэтому в XV веке возникают народные движения (например, гуситов), которые, как впоследствии протестанты, выступают против чрезмерной пышности церковных интерьеров: обилия золота, ярких красок и изображений. Кое-где эти голоса были услышаны. С начала XV века на миниатюрах, созданных на севере и северо-западе Европы, часто можно увидеть бесцветные церковные интерьеры: примерно так будут выглядеть двести лет спустя интерьеры кальвинистских храмов на картинах голландских художников.

Таким образом, к началу Реформации церкви уже не сверкали прежним многоцветьем. Напротив, время полихромного убранства прошло: церковные интерьеры становились строже и аскетичнее. Но, во-первых, новая тенденция проявляется не повсеместно, а во-вторых, идеологам Реформации этого недостаточно: они считают, что цвет вообще нужно изгнать из храма. Подобно святому Бернару Клервоскому в XII веке, Карлштадт, Меланхтон, Цвингли и Кальвин (позиция Лютера была не столь жесткой) не одобрят использование цветов в церковном убранстве и чрезмерно яркую алтарную роспись. Вслед за библейским пророком Иеремией, который осыпал упреками царя Иоакима, они осуждают тех, кто строит похожие на дворцы храмы, "и прорубает себе окна, и обшивает кедром, и красит красной краскою" {9} . Красный цвет — в Библии выполняющий роль цвета как такового — воспринимается как главный символ роскоши и греха. Он ассоциируется уже не с кровью Христа, а с людскими заблуждениями. Карлштадт и Лютер осыпают его проклятиями. Лютер видит в нем эмблему папской власти, одетой в пурпур, словно вавилонская блудница.

Все это сравнительно хорошо известно — особенно рассуждение о греховности ярких цветов в связи с многоцветными облачениями священников и пышностью богослужения. Менее известно другое: каким образом эти теоретические и догматические принципы были претворены в жизнь в протестантских общинах, принадлежавших к различным ветвям этой конфессии? Каковы хронология и география изгнанного цвета? Сколько церквей было разрушено, в скольких многоцветное убранство закрыли от верующих, либо превратили в одноцветное (стерли позолоту, настенную роспись закрасили однотонной краской, либо забелили известью), а где интерьер полностью переделали? Всегда ли добивались абсолютного отсутствия цвета, или же в отдельных случаях проявляли терпимость? И потом, абсолютное отсутствие цвета — это как? Все должно стать белым? Или серым? Или синим? Или же остаться некрашеным?

По всем этим вопросам мы располагаем неполными, упрощенными, иногда противоречивыми данными. Цветоборчество — не иконоборчество, к нему нельзя применить те же хронологические и географические схемы. Война с цветом — если такая война в самом деле была — велась не так ожесточенно, более мягкими, более хитроумными методами, поэтому историку труднее ее отследить. И вообще: случалось ли так, что изображения, богослужебная утварь и само здание уничтожались единственно за их слишком яркие, вызывающие цвета? Как ответить на этот вопрос? Как отделить цвет от его носителя? Конечно, полихромная окраска скульптур, особенно Богоматери и святых, в глазах протестантов превращала эти статуи в идолов. Но одними скульптурами дело не ограничивается. Что стремились уничтожить сторонники Реформации в тех многочисленных случаях, когда они разбивали витражи? Изображение или цвет? Формальный принцип (представление божественных существ в антропоморфном облике)? Или сюжет (сцены из жизни Богоматери, подвиги святых, портреты пап и епископов)? И на эти вопросы у нас пока тоже нет ответа. Порой даже возникает соблазн взглянуть на все с другой стороны: а вдруг ритуалы поругания и разрушения изображений и многоцветья были своего рода "литургией цвета"? Такая мысль возникает потому, что иногда (чаще всего в Цюрихе и в Лангедоке) в этих ритуалах было нечто театральное, чтобы не сказать карнавальное.

Слово "литургия" вновь отсылает нас к ритуалу католической мессы, в котором цвет играет первостепенную роль. Церковная утварь и облачения священников не только выполняют функцию, обусловленную их местом в системе богослужебных цветов, они гармонично сочетаются со светильниками, архитектурным декором, полихромной скульптурой, миниатюрами в Библиях и часословах и всеми драгоценными украшениями храма: в итоге получается настоящий спектакль, где герой — цвет. Как движения и позы священнослужителей, как ритмы и звуки молитв, цвета необходимы для католической церковной службы. Однако мы уже говорили о том, что синий цвет был полностью исключен из системы богослужебных цветов, сложившейся в эпоху раннего Средневековья и закрепившейся в XII—XIII веках. Возможно, именно этим обстоятельством и следует объяснить то, что идеологи Реформации всегда будут благосклонно относиться к синему цвету, как во внутреннем убранстве храма, так и в наружном, одобрять его использование как в художественном творчестве и общественной жизни, так и религиозной практике.

В своей борьбе против мессы, этого "непристойного балагана, который делает из Церкви посмешище, превращает ее служителей в 'фигляров'" (Кальвин), "выставляет напоказ никчемные украшения и богатства" (Лютер), Реформация не могла нейтрально отнестись к цвету — и к самому факту его присутствия в храме, и к его роли в литургии. По мнению Цвингли, внешняя красота обрядов препятствует искреннему богопочитанию. А Лютер и Меланхтон считают, что людскому тщеславию не место в храме. Карлштадт убежден в том, что церковь должна быть "чиста, словно синагога". Лучшее украшение храма, говорит Кальвин, это слово Божие. И все они сходятся в том, что храм должен приводить верующих к святости, а значит, должен быть простым, все в нем должно быть в гармонии, без прикрас и излишеств, ибо его чистота очищает душу, либо символизирует ее чистоту. Поэтому в протестантских храмах не найдется места богослужебным цветам, которые так важны для католицизма, и более того: цвет не будет играть никакой роли в отправлении религиозного культа.