Бадяга и Велигор, гарцевавшие на своих конях подле Владигора, тоже не сводили глаз со стен Пустеня, прикидывали, смекали, как лучше пойти на приступ, чтобы и не затянуть его, и людей от смерти уберечь. Крепость и впрямь крепка была. Недаром Грунлаф решился оставить ее почти что без силы воинской.

— Как город будем брать? — коротко спросил Бадяга у Владигора. — Пустень что гордая девица-с наскоку не одолеешь, подход особый нужен.

Улыбнулся Владигор, понравилось ему шутливое сравнение Бадяги.

— Одолеем мы «девицу» эту, — уверенно ответил он. — Вначале город нужно окружить, чтоб ни единая душа не проскочила мимо нас да весть Грунлафу не переслала, что-де в осаде Пустень. Это раз. Сегодня же землянки рыть начнем. Кто сумеет — пусть избенки ставит. Людям на время приступов жизнь сносная нужна — бабы у нас, детишки, старики.

— Ну а после, полагаю, приступим к строительству пороков, тех самых, что стены ладорские крушили и заборола, так, что ли? — Велигор спросил.

— Нет, — отказался Владигор. — Хоть и знаю я, как пороки строить, хорошенько их рассмотрел когда-то, но боюсь, что с ними пустеньцы так же могут поступить, как и мы когда-то с пороками Грунлафа. Нет, борейцы нам ловчее способ дали, как брать нужно города…

Владигор хотел продолжить, но маленький, проворный Муха вынырнул откуда-то из-под его руки. По носу виновато рукой провел, робко заговорил:

— Княже, не гневайся, дай словечко молвить.

Владигор сверху вниз взглянул на Муху. Живость и остроту ума князь помнил, поэтому корить не стал за то, что, как невежа, влез Муха в княжескую беседу с братом и воеводой.

— Ну, говори свое словечко, Муха. Если оно дельное, конечно.

Муха радостно засопел и сказал:

— Покуда шли мы от Ладора до Пустеня, две придумки в голову мою втемяшились — не выбить. Насчет того, как город быстрее взять. Вот первая: строим башню из досок, кои потолще будут, чтобы стрела не пробивала, ставим ту башню на колеса да и катим прямо к пустеньской стене. Снаружи шкурами мокрыми надобно ее покрыть, чтобы стрела горючая ее не подожгла. В башне наверху оконца маленькие, из луков да самострелов стрелять оттуда можно. Но оконца не главное — дверь там будет. Как подкатим башню к стене-то, снизу по лесенке синегорцы наверх полезут, прямо на стену и взойдут. И не нужно глиняных всходов делать, по которым дружинникам и ратникам совсем без прикрытия идти придется.

Владигор, Бадяга и Велигор только рты разинули — до того недомерок Муха показался им сметливей, чем они сами. Но Владигор, подумав, поморщив лоб, сказал:

— И хороша твоя придумка, Муха, и дурна. Да, могли бы мы такую башню сделать, но как подумаешь, сколько времени уйдет на это, затылок захочется чесать. К тому же размякла от растаявшего снега земля сейчас. Колеса такой тяжелой башни, если в ней еще и люди находиться будут, не покатятся по разжиженной земле, застрянут, вот и станет вся долгая работа наша напрасной.

Обескураженный Муха виновато поморгал глазами:

— Виноват, княже, что придумка моя дурилкой оказалась, больше ничем. Но, может, времечко найдешь внять второй моей мыслишке?

— Ну говори, коль дельная. А нет — велю побить своим конюшим, чтоб не отвлекал.

— Дельная, князь, дельная! — закивал Муха. — Значит, ночью таскаем под стену Пустеня, в одно какое-нибудь место, большую гору сухих деревьев, сучьев валежника и, когда до высоты стены достанет куча наша, поджигаем. Костер великий этот городницу-то и подпалит, и выгорит она вся дотла со сторон обеих, хоть внутри и набита глиной! Не потушат наш костер борейцы, мы после через такие-то ворота в город и войдем!

Проще никто бы не придумал. Владигор даже рассмеялся, до того все было просто и в то же время сулило исход удачный.

— Ну, Муха, ты рождаешь свои придумки, точно лягушка мечет икру! — дружелюбно хлопнул Владигор недоростка по плечу, а после обратился к Велигору и Бадяге, которые, насупясь, отвернулись. Неловко им было и завидно, потому что никто из них не смог предложить ничего дельного. Только на Муху косились недобро и даже с угрозой.

— А вы что скажете? — спросил у них Владигор.

— Да боюсь, не загорится городница, только намаемся, — буркнул Бадяга.

— Не загорится сырое дерево, всю зиму под снегами простояло, — поддакнул Бадяге Велигор.

Но Владигор с ними не согласился:

— Загорится, еще как загорится, если побольше кучу навалить! Выжжем городницу, прорвемся в город, а после я на месте сгоревшей быстро новую поставлю, а то и камнем стены обложу. Ну, что у тебя еще, Муха? — спросил Владигор, заметив, что бывший гонец Грунлафа смотрит на него вопросительно.

— Княже, — молвил Муха, — я же сам из Пустеня, мать здесь моя живет. Что ж, толкуют, и впрямь будешь рубить и резать горожан, никого не пожалеешь?

Владигор, вмиг охваченный яростью, резко повернулся в седле к толпе синегорцев, обступивших его.

— Братья! — закричал он во весь голос. — Если выведаю, что кто-то про меня ведет речи, будто я по взятии Пустеня собрался там учинить резню всех под корень пустеньцев, не жалея никого, погубить задумал, такого болтуна самолично вниз головой повешу на березе и буду сечь его, покуда не околеет! Я не жителям простым пришел мстить, кои не повинны в Грунлафовом походе, я князю боль причинить хочу да и обзавестися заодно отличным городом и землями. А Посему скажу вам сразу: как ворвемся в Пустень, биться только со взрослыми мужами, а баб и детей не трогать пальцем. Слышали такое?!