Но однажды мне удалось помочь ему справиться со своими страхами Я готовился целую неделю, ждал, когда он вернется из поездки. Он вернулся — как всегда, усталый и довольный, что опять видит всех близких, — и прежде всего кинулся обнимать и целовать маму и даже меня погладил по голове. Затем он обошел всех остальных — поздоровался с мистером и миссис Гудли, потискал тетю Хелену, пошутил с двойняшками, бабушкой Маргарет и дедушкой Альфредом.

После этого он сел рядом с дядей Винсентом, и все взрослые собрались вокруг, чтобы послушать его рассказ о тех местах, где он только что побывал. Все, за исключением мамы — она держала меня на коленях. Я смотрел на отца и удивлялся, почему он почти не обращает внимания на меня. Я видел, что он время от времени украдкой бросает на меня взгляд, и все ждал, когда же он подойдет и прижмет меня к груди.

Но он не подходил.

Я тогда, естественно, не понимал, какую борьбу он вел сам с собой, пытаясь приспособиться к моему существованию. Я только хотел, чтобы он любил меня. И я чувствовал, что каким-то образом это от меня зависит и я могу привлечь его к себе. Поскольку он продолжат поглядывать на меня, я подумал, что он тоже не против этого. Когда он в очередной раз взглянул на меня, разговаривая с окружающими, я поймал его взгляд и не мигая уставился на него. Я знал, что это мой шанс.

— ПА-АПА, — проговорил я. Мое первое слово.

После этого я делал с ним все, что хотел.

С того момента отношение Виски ко мне в корне изменилось. Он таскал меня с собой повсюду — не только по дому, но и в поездки; даже брал меня в темную комнату, где печатал фотографии. Но больше всего, пожалуй, мне запомнилось, какой он был уставший и как он порой плакал, когда мы были в фотолаборатории.

И дело было не в том, что никто не мог ему помочь, а в том, что ему было трудно принять помощь. Он говорил, что когда делает что-то самостоятельно, не рассчитывая на других, ему кажется, что у него еще есть шанс.

Казалось бы, обрушившееся несчастье могло отдалить нас друг от друга, вселить в каждого из нас страх, что он станет следующим. Но вместо этого мы сближались, и это придавало нам силы. Нам повезло, что мы жили в таком большом и старом доме, где всегда кто-нибудь был рядом.

Все было бы хорошо, если бы не Роберт.

Сын Винсента.

Он появился на свет через три месяца после меня, но почему-то всегда казалось, что он старше. С самого начала нам было ясно, что мы ненавидим друг друга. Его ненависть с годами росла и стала чуть ли не манией. Он старался напакостить мне как только мог. Это была настоящая ненависть, неотвязная, побуждавшая его делать гадости при первой возможности.

Я же никак не проявлял своей ненависти, можно сказать, держал ее в тайне, и это, я думаю, лишь распаляло его, укрепляло в желании выполнить то, чем он пригрозил мне однажды:

— Я убью тебя когда-нибудь.

И я поверил в серьезность его намерения, хотя ему тогда было всего три года.

Ну да, я знаю, что вы сейчас думаете. Могут ли малыши выражать свои мысли так четко и испытывать такие сильные чувства? Но вы должны понять, что мы были не такими, как все.

Более развитыми? Может быть. А может быть, и нет. Но, несомненно, мы отличались от тех нормальных детишек, которых вы знаете. Несомненно.

Как бы то ни было, но тогда я не обращал на наши отношения особого внимания и всерьез стал задумываться над этим только через несколько лет, а тогда меня беспокоили вещи, которые были куда важнее. Отец. Его жизнь все больше выбивалась из нормальной колеи. Зная, что времени ему осталось немного, он стремился успеть сделать все то, что задумал сделать еще в юности.

Виски все чаще срывался, когда его редакторы не могли решить, как все должно быть размещено и освещено. Они не знали, что он умирает, — он не посвятил в свой секрет никого, кроме своих близких, — и когда он говорил, что у него нет времени ублажать их непомерно раздутое самомнение, его слова надо было понимать буквально. После того как он сходил с катушек, им, как правило, довольно быстро удавалось составить более или менее ясное представление о том, чего они хотят. Справедливости ради надо заметить, что Виски обычно закатывал сцены уже после того, как вся сложная предварительная работа была сделана — реквизит приготовлен, выбраны композиция и освещение — и заказчик уже отвалил приличную сумму на расходы. Понятно, что искать другого фотографа было поздно, тем более что сроки выполнения заказа уже прошли.

Лишь немногие решались разорвать заключенный с ним контракт, и это, похоже, всегда доставляло Виски неизъяснимую радость. Он еще долго после этого издевался над их умением ладить с людьми. Сущие дети, говорил он. Учитывая, что их работа не в последнюю очередь требовала от них именно этой способности, он, я думаю, находил особое удовольствие в том, чтобы кольнуть их больное место. Если бы не его исключительный талант, он, наверное, очень скоро остался бы без работы. Правда, кое-кому из его клиентов нравилось его поведение.

Помню, как однажды, когда Виски работал в своей студии над фотографиями к какой-то брошюре, художник издательства привел к нему своего заказчика. Художником был давний и проверенный партнер Виски Алан Рафферти.

Он был тощим дальше некуда, а ростом всего пять футов четыре дюйма даже в носках, так что назвать его внешность импозантной было нельзя. Ниточка усов, прилепившаяся к верхней губе, лишь подчеркивала худобу его лица. Его редеющие рыжие волосы неизменно были в беспорядке, и прическа напоминала пейзаж после битвы. Виски любил Алана за то, что он был начинен идеями, и практически всегда удачными.