– Коль, научи играть!

Колян взбодрился, приосанился, выдерживая паузу:

– А гитарка-то ничего звучит…

– Коль, научи!

Я умоляюще заглядывал ему в глаза.

– Лады, карифон! Научу, бля буду! Чуваку с гитарой – тёлки охотней дают.

Я, не веря своему счастью, присел рядышком.

– Если тебя устраивает бряцать по-пьяни в окружении заливших хайло, смердящих сцаниной шмар, – за неделю настрополишься. А заточить пальцы под струны – жизни мало… Ты-то чего хочешь?

– Коль, хочу играть, как ты!

– Тады ой!

Колян запрокинул «огнетушитель» в горло. Остатки «Агдама» с бульканьем перетекли в него, сочась тонкой струйкой по краю губ. И урок начался:

– Гитара, Вован, это такая х…йня, похожая на биксу без ног, – он любовно погладил корпус, – тока дырка в верхней деке не для того, чтоб ты сувал туда свои гениталии. Пол!?

– !!!

– Начнём с прелюдии. Секи! – Он оттянул самую толстую струну и, помедлив, отпустил. Гитара издала гудок, который постепенно стихал, растворялся, исчезая вдали. – Кода! И слегонца так ручкой помашем. Песня называется «Прощай, пароход».

– Во здорово!..

– Тока не факт, Вован, что ты поймёшь мой базар. Я трезвею…

В тот вечер мы занимались допоздна. Домой я летел, не чуя ног! Маэстро снизошёл до меня… Завтра в дворовой студии очередной мастер-класс.

Скорей бы «завтра»!

Я отказывал себе в мороженом, на сэкономленные деньги покупал Коляну портвейн «Три семёрки», чтобы, не дай Бог, не иссяк его педагогический источник.

– Струны мацай четырьмя пальцами, пятым страхуй гитару, а то йобнецца на пол! Дави сильно-сильно! Чтоб продавить, нах, гриф насквозь!.. Подкол! Так не стоит. Хотя зажимай струны плотно, иначе звука не будет, один гул. На первом ладу мы зажимаем вторую струну, на втором – третью и четвёртую.

Я пристально следил за пальцами преподавателя, богато расписанными татуировками.

– Попробуй-ка, бля, взять этот аккорд. Если струны звучат долго и счастливо – ставлю жбан! А ежели какие-то пукают, тихнут, значит, плохо зажал, либо своей клешнёй глушишь. – Колян показал ещё два аккорда. – Ну, лана… Играйся пока. Схожу пасцу…

Разбитыми кончиками пальцев я, прилежно высунув язык, ставил аккорды: ля минор, ми мажор, ре минор. Пальцы не слушались, попадали между струн.

Колян далеко не ходил. На манер римского императора Юлия Цезаря он занимался одновременно тремя делами: справлял малую нужду, пыхал «беломориной», прищурив глаз от едкого дыма, и продолжал вести урок:

– Ну что, кампазитор? Смузицирил? Ну и зае…ись! Ща объясняю, что за аккорды ты поимел: в народе они называются «блатными» или «лесенкой» малой, большой и «звёздочкой». Теперь, по мнению насоса-дембеля, ты знаешь о гитаре фсё! С помощью этих трёх аккордов ты ж – ходячий камерный концерт! Теперь смари и делай, как я!

Колян обтёр руки о пиджак, деформировал физиономию под грусть и хрипло затянул:

День шёл за днём, неделя за неделей.

Длинные летние вечера, пока мать не загонит домой, я проводил в «Школе музыки Коляна» – своей альма-матер под открытым небом. В конце урока получал домашнее задание и всякий раз прилежно выполнял его. Стараясь быстрее освоить музыкальную науку я в исступлении рвал струны, отрабатывая «удары» и «броски». Младший брат Игорь с опаской поглядывал на меня. Когда его однажды спросили, кем хочет стать, он твёрдо заявил:

– Врачом… чтобы Вовку вылечить.

Спать я ложился с гитарой, с ней вставал. Чуть свет, в горячке тянулся к грифу и снова долбил, долбил основные аккорды. Постепенно кожа на кончиках пальцев огрубела, превратилась в мозоли, боль ушла. Корпус гитары уже не елозил по коленям. Женский профиль её устойчиво, словно литой, занимал положенное место. Мы становились с ней одним целым.

Колян – прирождённый учитель. У человека ни наград, ни званий, а материал раскроет живо, обстоятельно, доходчиво. На его вечернем отделении я преуспел: к концу лета уже сносно музицировал, исполняя замысловатые пассажи. И вот однажды услышал наконец от педагога скупые слова похвалы:

– Теперь ты стал крутым, Вован. Как варёные яйца! Можешь подойти к своему кирному другану-дембелю, который стряхивает пыль со струн, орёт благим матом песню про е…учую учебку под Ногинском и чиста так, небрежно, через плечо бросить: «Ааа, корешок, гитарка-то у тебя нестроевич! Секи, в натуре, как настраивают гитару реальные пацаны!». Кент зауважает тя шопесец и при встрече всегда будет наливать.

Во дворе стихийно образовался ансамбль. На гитарах Гера, я и Кочкарь. (У Кочкаря гитара нарядная, цыганская.) Ударничек – Саня – на простеньком барабане типа пионерского.

Гере родители привезли инструмент аж из Ленинграда. По случаю он разжился двумя гэдээровскими «переводками»: в блюдечке с тёплой водой размочил и, аккуратно отслоив овальные изображения бедовых девиц, налепил на корпус. Зависть тонкой едкой струйкой выделялась у меня внутри всякий раз, когда я бросал взгляд на его гитару. Гера – абсолютный музыкальный неслух. Он силился копировать мои движения, слепо путался в струнах, пытался наносить на них отличительные пометки масляной краской и ободрялся лишь одной мыслью: «Ничего, мы себя в постели покажем!».