Вернувшись в марте 1998 года из Сеула, где был советником-посланником, он четыре месяца был в отпуске, отказываясь от других предложений, выжидая и добиваясь назначения именно в Первый департамент Азии на должность не ниже заместителя директора. До этого он предлагал мне поменяться местами, поехать советником-посланником в Южную Корею и освободить должность в Москве, но это не входило в мои планы.

И выжидал Гера, как выяснилось, не напрасно. Вышел он на работу, как и хотел первоначально, в должности заместителя директора 1ДА с неясным кругом обязанностей, вроде бы специально введенную для него. А через четыре дня меня арестовали: отпала необходимость в дополнительной должности, определился и круг обязанностей.

Случайность? Совпадение? Возможно. Но уж какое-то странное и зловещее, предопределенное.

ФСБ с самого начала запустила в прессе широкую кампанию по пропагандистскому обеспечению своей акции по выдворению из страны Чо Сон У и моему аресту. Цель этой кампании, как представляется, заключалась в том, чтобы путем нагромождения небылиц оправдать свои действия, направить общественное мнение и предстоящий суд в русло своей версии произошедшего. Первое и главное, что утверждалось, — это задержание нас обоих с поличным и собственное признание обоих в шпионаже, наличие у ФСБ неопровержимых свидетельств этому.

В первый раз моя фамилия прозвучала в новостях радиостанции «Маяк» со ссылкой на «анонимный мидовский источник» на следующий день после ареста — 4 июля 1998 года. Газеты со ссылками на ФСБ пестрели подробностями «шпионской деятельности». По всем каналам телевидения многократно показывали черно-белую оперативную видеозапись нашей с Чо прогулки возле ресторана «У Пиросмани», выдавая ее за «конспиративную встречу» и соответственно комментируя. Лишь одно издание, журнал «Итоги», вспомнило, что существует презумпция невиновности, не позволяющая ФСБ самочинно называть кого-либо преступником: «Арестованного сразу „засветили“, назвали по имени и фамилии, никакой презумпции невиновности не соблюли». [74]

А между тем газета «Сегодня», анализируя шпионский скандал между Москвой и Сеулом, писала: «Все началось с ареста в Москве в ночь с 3 на 4 июля сотрудниками ФСБ высокопоставленного работника МИД РФ Валентина Моисеева. Моисеева пришли „брать“ в его же собственной квартире, где вместе с ним находился советник южнокорейского посольства Чо Со У, который официально числился сотрудником южнокорейской спецслужбы Агентства планирования национальной безопасности. Как полагается, был проведен обыск, и, как потом заявили в ФСБ, в портфеле Чо Сон У были обнаружены „секретные документы российского МИД“, которые гражданин Моисеев „систематически предоставлял южнокорейской разведке“… Кроме „огромного политического и экономического ущерба“, который, по словам ФСБ, наносил отчизне „шпион Моисеев“, его арест и высылка южнокорейского „дипломата“ может нанести не меньший, а, возможно, и больший ущерб». [75]

По сведениям «Коммерсанта», «чиновник (то бишь я. — В. М.) аккумулировал на компьютерной дискете информацию экономического характера… В июне российский и корейский дипломаты несколько раз встречались в оживленных местах столицы. Во время одной из таких встреч сотрудник МИДа получил от корейской спецслужбы очередное задание: собрать сведения о планах России по взаимодействию с южнокорейскими фирмами (прежде всего автомобилестроительными)… У Чо Сон У изъяли компьютерную дискету, которую информатор успел ему передать… Российский гражданин уже на первом допросе признался, что был завербован южнокорейской разведкой и систематически предоставлял ей конфиденциальную информацию». [76]

По сообщению газеты «Труд», «на первом же допросе он (я. — В. М.) не стал отпираться и сознался в работе на южнокорейскую разведку, которую на протяжении последних лет систематически снабжал сведениями, относимыми по законодательству РФ к разряду „государственной тайны“. Сюда входили, среди прочих, шифрпереписка российского МИДа со своими посольствами в КНДР и РК, нюансы политики РФ в Азиатско-Тихоокеанском регионе, а также данные о подходе Москвы к развитию торгово-экономических связей с Сеулом, конкретным деловым контактам с южнокорейскими фирмами.

Собственно, именно последнее обстоятельство — повышенный интерес к информации экономического характера, выходившей далеко за рамки прямых служебных обязанностей, — и стал первопричиной особого внимания к дипломату со стороны мидовской службы безопасности». [77]

«Прокололся» я, по информации прессы, и на интересе в политической сфере. «Валентин Иванович, — утверждает «Московская правда», — попросил чиновника МИДа ознакомить его с секретными документами, касающимися отношений России со странами Юго-Восточной Азии. Подобный интерес выходил за рамки служебных обязанностей Моисеева и, естественно, вызвал подозрение у некоторых его коллег. Они и сообщили об этом в Федеральную службу безопасности. За Моисеевым была установлена слежка, которая показала, что раз в неделю он встречался с Чо и передавал ему какие-то дискеты. А в момент задержания у корейского дипломата была обнаружена дискета, на которую были записаны секретные документы… Сотрудники Федеральной службы безопасности заявляют, что «задержанный российский гражданин систематически предоставлял южнокорейской разведке по ее заданию информацию конфиденциального характера, чем наносил ущерб политическим и экономическим интересам России». [78]

Сообщения электронных СМИ по сути были такими же, так как базировались на той же эфэсбэшной информации.

Что в этих сообщениях правда? Читающий мои записки знает — практически ничего за исключением констатации самого факта моего ареста и высылки Чо Сон У. Более того, эти сообщения не соответствуют даже предъявленным мне в конечном итоге обвинениям. И они, на мой взгляд, не заслуживали бы ни малейшего внимания, если бы не три, как минимум, обстоятельства.

Во-первых, все они написаны на основании информации ФСБ, в которой еще до суда и даже до предъявления официального обвинения я назван шпионом, наносившим ущерб своей стране. У газет, а, следовательно, и у людей их читающих, также не могло возникнуть в этом сомнения. А это уже и есть формирование общественного мнения, частью которого является суд, свидетели, судебные эксперты и т. д. Это и есть нарушение презумпции невиновности.