— То, что человек, убивший свою жену, нашел убежище в церкви Святой Марии, — чистая правда, — заверил друга брат Майкл. — Правда и то, что ночью он сбежал, хотя у дверей церкви несли караул люди шерифа. А вот то, что он прикончил еще и трех потаскух — Хильду, Фриту и Исобель, — нельзя утверждать с уверенностью.

Солдатам пришлось извлечь из ножен мечи. Устрашенные видом сверкающей стали, люди неохотно двинулись к воротам. Недовольный ропот витал над толпой. Столь откровенное сочувствие горожан к убитым проституткам удивило Бартоломью. Он знал: многие убеждены, что непотребные девки являются главной причиной чумы, страшной опасности, которая в любой день могла вновь обрушиться на город.

— Идем, брат, — сказал Бартоломью, поднимаясь на ноги. — Мы должны навестить мастера Бакли, который лежит на одре болезни. Возможно, он многое сможет нам объяснить, и мы покончим с этим злосчастным делом, не потратив на него слишком много времени.

Майкл безропотно встал. В молчании они проследовали по Хай-стрит. Каждый был погружен в собственные размышления. Перед внутренним взором Майкла упорно стояло лицо убитой девушки. Бартоломью, которому нередко доводилось видеть жертв насильственной смерти, был потрясен меньше друга. Торопливо шагая, он снова мысленно сетовал на то, что ему приходится погружаться в мир университетских интриг.

Дома, расположенные поблизости от Кингз-холла, выгодно отличались от тех, что окружали церковь Святого Ботолфа. Они были значительно просторнее, рядом зеленели небольшие садики. После эпидемии черной смерти многие дома лишились своих хозяев, их беленные известью стены посерели и покрылись грязными разводами. Но другие содержались в отменном порядке. Некоторые владельцы к ярмарке заново побелили стены, добавив в известь немного охры или свиной крови, дабы получить приятный глазу розоватый или желтый оттенок. Сейчас, когда город был наводнен приезжими, ни один дом не пустовал.

Что касается улицы, то она была сплошь покрыта засохшей грязью, усеяна ямами и выбоинами, представлявшими немалую опасность для пешеходов. По обеим ее сторонам тянулись сточные канавы — вместилище неимоверного количества отбросов. Жители верхних этажей, как правило, не утруждали себя выходом на улицу — они опорожняли помойные ведра и ночные горшки, высунувшись из окон. Далеко не все отличались меткостью, и досадные для прохожих промахи были неизбежны. Тому, кто не хотел испортить костюм, следовало соблюдать осторожность во время прогулок по городу, в особенности ранним утром.

У одной из канав возилась стайка оборванных ребятишек, устроивших при помощи палок и всякого хлама подобие запруды. Они шлепали по гниющей воде босыми ногами и, визжа от удовольствия, брызгали друг другу в лицо. Это зрелище заставило вступить в спор медика и скептика, живших в душе Бартоломью. Первому хотелось посоветовать детям найти другое место для игр, второй слишком хорошо понимал всю тщетность подобных увещеваний. Можно было не сомневаться — оставив канаву, дети найдут нечто не менее грязное.

Кингз-холл занимал несколько зданий весьма изящных пропорций. Он был основан более тридцати лет назад, при короле Эдуарде II. Нынешний король не оставлял своим покровительством колледж, который оставался самым крупным в Кембридже. В центре Кингз-холла находился просторный дом, окруженный садом, что спускался к реке. Бартоломью и Майкл обратились к смотрителю, тот с угрюмым видом выслушал рассказ о событиях нынешнего утра и проводил их в комнату мастера Бакли.

— Сейчас многие магистры занимают отдельные комнаты, — по пути сообщил смотритель. — До чумы у нас было тесновато. Но с тех пор как черная смерть похитила больше половины преподавателей и студентов, места хоть отбавляй. Остается надеяться, что время восполнит наши потери. Я слыхал, в Майкл-хауз недавно прибыли шестеро францисканцев из Линкольна. Наверняка они пришлись вам как нельзя кстати.

На это заявление Бартоломью ответил вежливой улыбкой, хотя отнюдь не был уверен, что прибытие францисканцев пошло колледжу на пользу. До сей поры они занимались исключительно тем, что находили и изобличали бесчисленные проявления ереси. Ежедневно они втягивали других ученых в бесплодные диспуты и наводили критику на мастера, по их мнению проявлявшего излишнюю терпимость.

Врач и монах в сопровождении смотрителя поднялись по лестнице, прошли по коридору в дальнюю часть здания. Смотритель остановился перед одной из дверей и постучал в нее. Ответа не последовало.

— Бедный мастер Бакли ночью совсем расхворался, — сочувственным шепотом произнес смотритель. — Утром я не стал его будить. Решил, что ему следует поспать подольше, дабы восстановить силы.

— А что с ним случилось? — спросил Бартоломью, обменявшись с Майклом быстрым озабоченным взглядом.

— Вы же знаете мастера Бакли, доктор, — пожал плечами смотритель. — Он не отличается крепким здоровьем, а жара не идет ему на пользу. К тому же минувшим вечером на ужин у нас был копченый угорь. Мастер Бакли, по своему обыкновению, съел больше положенного, несмотря на ваш совет соблюдать умеренность в пище. Поэтому никто из нас не удивился, когда он заявил, что чувствует себя прескверно.