Впервые я так ясно, так непосредственно наблюдал увлекаемый крылом, окутывавший его, как бы прилипший к его поверхности пограничный слой воздуха. Лишь на некотором расстоянии от поверхности крыла обтекающий его поток приобретал скорость, равную скорости полёта. Я смотрел, смотрел и не мог насмотреться на это удивительное явление: летим со скоростью 50 метров в секунду, а на задней кромке крыла спокойно качается на тоненькой ножке прозрачная капелька воды, не обращая внимания на бушующий кругом ураган. Я сидел, затаив дыхание, так тихо, что Батя даже обернулся: уж не выпал ли я из самолёта, или мне только плохо?

Мне было чертовски хорошо. Я был страшно доволен.

Я воочию увидел, почти потрогал руками невидимый, таинственный пограничный слой…

К середине тридцатых годов Крым, который только условно можно назвать полуостровом, стал тесен для планеристов. Полёты на дальность были всегда самым главным, самым острым видом соревнований. А куда лететь, когда кругом море? Пришлось расстаться с милой, полюбившейся всем Горой, оставив на ней только Высшую планёрную школу: для неё-то уж лучшего места не придумаешь! На Двенадцатом Всесоюзном слёте, проводившемся уже под Москвой, в Красной Пахре, я как-то вылетел на планёре Бс-4 правым в паре на буксире за самолётом П-5. После третьего разворота наш поезд вышел на прямую, скорость стала наростать.

Каркас планёра был целиком деревянный. Жёсткость крыла на кручение зависела от внутренних диагональных расчалок из фанерных лент. Для парящих полётов она была достаточная, но при несимметричном полёте в паре на буксире приходилось, чтобы не столкнуться с соседом, идти в режиме скольжения с креном, отклоняя и руль поворота, и элероны. За 600-сильным П-5 мой планёр тащился, как бумажный змей за автомобилем. Чувствовалось большое перенапряжение конструкции. Меня начало прижимать к следу за самолётом, в опасную близость к тросу соседа, летевшего слева и чуть сзади меня. Чем сильнее нажимал я на ручку и педаль, тем больше относило меня в кильватер за самолётом.

Скоро управление дошло до отказного положения, и я с ручкой, лежавшей на напряжённо вытянутой правой ноге, ясно почувствовал, что уже больше не владею машиной, которая беспомощно волочится на тросе, неумолимо приближаясь к соседу слева. Положение было критическим. Я дёрнул рычаг буксирного замка и потянул ручку на себя. Продолжая движение влево на потерявшей симметрию машине, я пронёсся над тросом и планёром напарника, не ожидавшего такого манёвра и едва успевшего нырнуть под меня, чтобы избежать столкновения. Как только скорость уменьшилась, скрученное крыло планёра вернулось к своему нормальному состоянию, элероны вновь стали эффективными, всё встало на своё место.

Что это был реверс элеронов, я понял лишь много времени спустя: отклонённый на большой скорости элерон закручивал крыло настолько, что не только полностью терял свою эффективность, но даже создавал крен в сторону, противную воле пилота. Всё это я понял потом, а в ту минуту я был просто доволен тем, что «своевременно или несколько позже», как говаривал один из энтузиастов планёрного спорта Андрей Митрофанович Розанов, выскочил из довольно затруднительного положения, что планер спокойно летит над землёй, что светит солнце над полупрозрачными крыльями, а белые пушистые облака хотя и не «держат», но дают возможность помечтать о дальних полётах под пение ветра в тросах из уральской стали.

Чем больше совершенствовалась организационная структура Осоавиахима, чем больше появлялось отделов и подотделов, тем больше осложнялась жизнь и лётная работа планеристов. Каждый отдел и подотдел старательно сочинял инструкции, правила и методические указания. А какие же инструкции, правила и указания бывают без ограничений, запрещений и пределов? Аэродромная служба указывала, где нельзя летать. Медицина — кому нельзя летать, лётная часть — как нельзя летать, а техническая — на чём нельзя летать. Планеристы, привыкшие к большой самостоятельности и инициативе, взвыли.

Бороться против чрезмерной осторожности, за расширение возможностей летать и строить становилось всё труднее и труднее. И вот в ход было пущено весёлое оружие смеха, метод преувеличения, доведения до абсурда. В журнале «Самолёт» стали появляться карикатуры, едко подчеркивающие чересчур суровые ограничения, высмевающие боязливых организаторов. Не щадили и самих себя. Разве можно жить без шутки, работать без юмора, спорить без улыбки?

Роясь в коллекции старых авиационных документов, натыкаюсь на заметку из газеты 1912 года:

«ПЛАНЕР — ОПАСНАЯ ИГРУШКА

Ученикам гимназии Мая не разрешено летать на планёре. Серьёзная воздухоплавательная забава, подъём на планёре, находится под запретом.

Находится под запретом в Петербурге, где имеется всероссийский аэроклуб, где стараются поддерживать интерес к отечественному воздухоплаванию. В гимназии Мая не так давно образовался ученический воздухоплавательный кружок, который не ограничился пустячными рефератами по авиации, а задался целью приступить к действительной работе.