А там какие-то бездельники от души позабавились: перевесили всю одежду, сложили в одну кучу обувь. Час будешь искать свое — не найдешь... Колюня уже хотел было бежать домой без пальто, как вдруг услышал голоса Малышевой и Коробкина.

— Валерка, один сапог никак не могу найти...

— А я свою куртку...

Понятно. Они ушли с фестиваля до того, как в раздевалке начнется столпотворение.

— Не этот твой?

— Фасон такой. Но у меня каблук сбит...

— Моей куртки не видно?

— Вот она... И рядом его пальто висит.

— Чье — его?

— Рублева... А я думала, он сразу домой убежал.

— Еще о чем ты думала?

— Не злись... Мне жалко его до слез. Думаешь, ему не влетит за это?

— Не бойся... Вот твой сапог... Учтут, что он живет без родителей. И что его уже заявили на олимпиаду...

— Наталья рвет и мечет. О Рублеве слышать теперь не хочет и грозится уйти в другую школу...

— Классная и англичанка, я видел, уже проводят с ней работу... Встань, я застегну... И вот увидишь: ничего ему не будет. Он мне еще потреплет нервы!..

С яростью пропела застегиваемая «молния» сапога.

— Между прочим, ты ему тоже действуешь на нервы...

— Я тут при чем? Выбирала нас ты.

— А ты был его другом.

— И что теперь нам с тобой делать? Мучиться из-за него до десятого класса?

— Не спрашивай, не знаю... Он так напугал меня, когда открыл окно...

— Повезло нам... Ну давай пореже попадаться ему на глаза вдвоем. Чтобы, как ты говоришь, не ранить его... Но вообще-то это будет глупо и нечестно с нашей стороны. Ты должна раз и навсегда сказать, что ему не на что надеяться... Пошли. И никакая это не жестокость, а, если хочешь знать, наоборот, доброта...

— Знаешь, Валерка, я бы обрадовалась, если бы моего отца куда-нибудь перевели. В школу иной раз не хочется идти...

Они ушли, а Колюня, уткнувшись лицом в чью-то холодную, на поролоне, куртку, еще долго стоял и не двигался...

На улицу он выскользнул никем не замеченный. Уже была тьма кромешная. Дул ветер, сухой снег сек лицо. К Колюне подбежала бродячая собака, вопросительно задрала морду. Но когда он хотел погладить ее, шарахнулась назад и убежала. И Колюня побежал — обратно в школу. Влетел на второй этаж, где находился кабинет директора.

Всеволод Николаевич был один. С фестиваля он, оставив вместо себя завучей, ушел. И сейчас сидел за чистым, без бумаг, столом, глядел на свое отражение в полировке и мысленно проклинал себя за то, что доверил ключи от радиоузла Рублеву. На вошедшего в кабинет Колюню он посмотрел мельком и опять погрузил свой взгляд в полировку.

— Ты смотрел «Карнавальную ночь», Рублев?.. Нет? В этой кинокартине тоже объяснялись по радио...

— Я не знал, что микрофон был включен,— пролепетал Колюня.— Честное слово, не знал...

— Что же нам с тобой делать? — вслух задумался директор.

Колюня угрюмо смотрел на шапочку. Зря он не снял пальто. Весь мокрый от жары.

— Отправите в колонию,— поднял Колюня пустые глаза,— спасибо скажу...

— Ну, хватит! — хлопнул директор ладонью по глади стола.— Строить героя перед девчонкой — это ты можешь. А передо мной не надо...

Колюня согнулся так, будто хотел нырнуть под стол и там отсидеться, переждать грозу. Но Всеволоду Николаевичу не нравилось, когда провинившиеся ученики показывали ему свои затылки. Он вышел из-за стола и за подбородок приподнял Рублеву голову.

— Сам-то как думаешь жить дальше? — спросил он, охотясь за его глазами.— Вот завтра придешь на уроки. Встретишься с Натальей Георгиевной, товарищами... Что скажешь им? Я знаю, тебе не позавидуешь...— сочувственно покачал седенькой головой директор.— Но для чего ты ко мне пришел? Рассусоливать? Как в любовь играть — мы взрослые. А как отвечать — пожалейте нас, мы еще маленькие?!

— Вы меня не поняли! Я больше не буду учиться в вашей школе! Переведите меня в другую...

После этих слов Всеволод Николаевич долго расхаживал по кабинету, изредка поглядывая на Рублева. Правильно сработала голова у парня! Так будет лучше и для него самого и для всех остальных...

— Допустим, я смогу убедить роно, что тебя надо перевести,— насупленно сказал директор, снова усаживаясь за стол.— Но в районе нет таких школ, как наша. В обычную ты не пойдешь...

— В любую пойду, кроме нашей!!!

— Это другое дело... Теперь ступай домой...

Три дня отсиживался Колюня дома, не ходил в школу, а на четвертый пошел, но уже в другую, тоже с уклоном. Вернее, поехал. Пять остановок на метро с одной пересадкой...

В учительской первое время было много разговоров о Рублеве. Но обычно они велись в отсутствие Натальи Георгиевны. И если она, еще более прямая, отчужденная, вдруг входила в учительскую, тема разговора немедленно менялась.