Прибыв на остров Гальяно, мы громыхаем вниз по одной-другой-третьей каменистой дороге, мимо канав, из которых всякая зелень так и прет, мимо повалившихся дорожных указателей, пока не оказываемся возле памятной мне тропинки, которую, если не знаешь, вряд ли заметишь, и там я оставляю машину.

Стефани хватает меня за руку, и я веду ее сквозь заросли ежевики и лесной малины, и ветки кустов тянутся к ее лицу, проводят по щекам, как пальцы нищенок. Мы идем через болотину, поросшую «скунсовой капустой», проходим под темным, сухим, заглушающим звуки пологом гемлока и оказываемся на маленькой прогалине: сноп солнечного света падает на приземистую каменную колонну — в прошлом печную трубу. Ее окружает небольшой прямоугольник, сплошь покрытый кипреем, печеночником, черничником, папоротниками и грибами-глюкогенами. Других следов былого присутствия человека практически нет. Железо проржавело, дерево истлело. Огород зарос, на нем уже деревца в два моих роста.

— Ты прямо здесь родился? — спрашивает Стефани.

В ответ я киваю.

Стефани улыбается мне и говорит:

— Хорошо появиться на свет в таком месте.

Я с ней согласен — место чудесное, изумительное. Я беру веточку гемлока и касаюсь ею своего лба. Венчаю себя лесным королем.

Назавтра.

Мы зажимаем нос, весело обгоняя под завязку набитые людьми, страшно дымящие автобусы на Береговом шоссе и мчим себе дальше на юг, к Орегону. Стерео в Комфортмобиле на всю катушку шпарит забористые технотемы в исполнении шотландских ребятишек с плохими зубами и неодолимой потребностью петь.

Слева мы видим товарный состав: рогатый электровоз и связка сосисок-платформ с цистернами кислорода и «хондами» цвета подтаявшего вишневого мороженого. На других платформах другой груз, и надписи соответствующие: ЖИДКАЯ СЕРА, КУКУРУЗНАЯ ПАТОКА, ВОДНЫЙ ГИДРАЗИН. Мы со Стефани принимаемся составлять перечень химических веществ, обязательный для всякого, кто хочет идти в ногу со временем:

— Тетрациклин.

— Стероиды.

— Фреон.

— Ас партам.

— Пероксид.

— Силикон.

— «Эм-ти-ви».

Стефани стреляется, сунув ствол игрушечного пистолета себе в рот.

Справа от нас открывается прекрасный вид на океан. Я резко останавливаю машину и объявляю тридцатисекундный перерыв для желающих привести себя в порядок, но Стефани желает остаться в машине, чтобы распутать пленку в кассете. Она дуется на меня за то, что в ответ на ее предложение жениться на ней я сказал: «Вот еще — в обозримом будущем я ни на ком жениться не собираюсь».

Я бегу полюбоваться видом океана, который открывается отсюда, с гребня утеса: тихоокеанский простор, край света, — и меня вдруг пронзает мысль, как это непохоже на Европу, на перегруженные историей европейские ландшафты, припорошенные угольной сажей и испещренные оврагами — совсем как изработавшиеся в пюре легкие курильщика.

И пока я стою тут на вершине, меня инстинктивно тянет еще немного насладиться живописной картиной природы — только не слишком долго. Меня словно что-то толкает обернуться и удостовериться, что меня не столкнут вниз. Я и оборачиваюсь, но, само собой, поблизости нет ни души, кроме Стефани, которая сидит в машине и жестами дает мне понять, что пора бы уже двигаться дальше.

Питаемся мы хуже некуда: пересушенная волокнистая индейка, углекислота в виде сладкого газированного пойла и жратва из разных придорожных забегаловок. На обед мы жуем столовскую курицу с ободранной кожей.

— Господи Иисусе, — поражаюсь я, — если пенсионеры отказываются есть куриц с кожей, значит, теперь пусть никто не ест куриц с кожей? Миром правят бабка с дедом. А куда, скажи на милость, девается в таком случае никем не съеденная куриная кожа?

На какую-то секунду мы и правда задумываемся, а потом разом приходим к одному выводу: «Китти-крем»!

На берегу нам попадаются морские гребешки. Тут же неподалеку в зарослях кустарника растут какие-то неопознаваемые фиолетовые ягоды. Как странно вот так, просто сидя на месте, находить себе еду — никем и никак не прибранную к рукам. Мы смотрим на бесхозное добро и не можем определить наше к нему отношение. «Несовременно!» — заключаем мы.

Внизу, чуть поодаль, ужасно симпатичные, веселые стайки куликов и еще каких-то махоньких, как елочные украшения, округлых, как яички, морских птичек носятся вдогонку за убегающей волной, выклевывая из взбаламученного песка всякую питательную мелочь, намытую океаном.

— Смотри, смотри, — кричу я, — как здорово!

Позже в фермерском кооперативе мы вдыхаем солодово-сладкий запах овощехранилища. Стеллажи с посадочным материалом и едкие пестицидные испарения напоминают нам о том, что, вопреки полной мешанине в нашей собственной жизни, выращивание растений для пропитания отнюдь не прекратилось.

В тот день, когда я драпанул из Ланкастера, я вышел из дома часов в шесть утра, стараясь произвести как можно меньше шума. Дейзи и Марк, еще осовелые от сна, сразу поняли, что означают мои приготовления, — за которыми они наблюдали, лежа на полу: раскрытый чемодан, кое-что из вещей — самое необходимое, мои любимые шампуни.

— Калифорния… надо же. Ты позвонишь? — спросила Дейзи.

— Позвоню через месяц, — сказал я, — когда осмотрюсь на месте. Позвоню на твой личный номер.

— Что сказать маме?