Карен пытается пошевелить рукой, и усилие оборачивается пыткой. У нее чешется нос, но ее сухожилия и мышцы настолько атрофировались, что дотянуться до него и почесать оказывается выше ее сил. Ее тело — вроде бы комплектный, но иссохший и бесполезный набор костей и внутренних органов. Болит челюсть. Карен ощущает себя свежеспиленным деревом. Слишком долго это продолжалось! Мое тело… Стоп! Нельзя так. Об этом еще будет время подумать. Она неподвижна, но ей все интересно, и она чутко прислушивается и присматривается ко всему вокруг. Просто не верится. Говорить с незнакомыми людьми ей совсем не хочется. Хочется, чтобы было воскресное утро. Чтобы настал новый день. Подумать только — все остальные, весь мир эти семнадцать лет не проспали!

Венди выходит из комнаты; снаружи слышен какой-то шум, затем она возвращается. У нее в руках телефон — без шнура? Увидев, что Карен проснулась, Венди предлагает ей поздороваться с родителями. Для Карен это звучит как-то странно, если не глупо. Вчера же виделись. Поговорив со своими по телефону, она неожиданно снова задает Венди тот же вопрос:

— Венди, слушай… а какой сейчас год?

— Тысяча девятьсот девяносто седьмой.

— Ой-ой-ой.

Уловка не удается.

— Карен, у меня к тебе просьба, — насупившись, говорит Венди. — Я по поводу Гамильтона и Пэм. Понимаешь, они ведь серьезно подсели на это дело. Сейчас-то они очухались, а что потом? Их нужно… Нужно дать им какую-то зацепку, какую-то надежду.

— Они что — безнадежные?

— В некотором роде. Надежды нет в них самих. В общем, можно, я притащу их сюда? Вдруг поможет.

— А они действительно принимают наркотики постоянно?

«Принимают наркотики» — какое несовременное, устаревшее выражение.

— Да, как бы противно это ни звучало. Наркотики сейчас другие стали. Впрочем, это ты скоро сама узнаешь. Чувствуешь-то себя как?

— Абсолютно проснувшейся. А у них что — передозировка?

— Ага.

— Давай, тащи их сюда за шкирку. Я хочу, чтобы вокруг меня было много людей. Но — только тех, кого я знаю.

— Вот только твоя мама, боюсь, не одобрит наших опытов.

— Фигня, я с ней договорюсь. — Карен улыбается и облизывает губы. — Слушай, а воды можно?

Венди бросается к ней и подносит стакан. Карен замечает обручальное кольцо.

— Спасибо, Венди. А давно вы с Лайнусом поженились?

Джордж и Лоис бесшумно открывают дверь. В палате полумрак. Они вздрагивают, увидев Меган и Ричарда на кровати рядом с дочерью, — прямо скажем, не в традициях стационаров. Но времена меняются, и больницы постепенно перестают быть заповедниками суровости, переходящей порой в жестокость. Ричард похрапывает, дыхание Меган едва слышно. А между ними — Карен. Она улыбается — практически лишь взглядом.

— Мама, папа, привет, — тихонько говорит она. — Тс-с-с! Ребята спят.

У нее болит челюсть.

Ее голос! Она вернулась! Не задумываясь над тем, как он выглядит со стороны, Джордж обливается слезами и покрывает поцелуями щеки Карен. «Ну, здравствуй, папа». Джордж захлебывается в эмоциях, глядя на то, как Карен улыбается и слегка вскидывает бровь, показывая за его плечо на Лоис. Затем Карен весело подмигивает. Ей тяжело выдерживать сентиментально-радостную интонацию, ведь мысленно она виделась с родителями совсем недавно. Ну, вздремнула чуток — с семьдесят девятого года.

Просыпается Ричард.

— Привет, Джордж. Ой, блин. Извините, ребята, я тут это… того… прикорнул ненадолго. Дайте-ка я слезу с кровати и сниму с себя этот балахон. Здравствуй, Лоис.

Ричард встает, полуснятый комбинезон волочится за ним, как бобровый хвост. Джордж обнимает его. Лоис все это время продолжает стоять чуть в стороне от кровати. К груди она прижимает сумочку. Вот она подходит ближе, вот встречается взглядом с дочерью.

— Здравствуй, мама, — говорит Карен.

Тишина.

— Здравствуй, Карен.

Опять пауза.

— Добро пожаловать обратно.

Лоис торопливо целует Карен. Джордж и Ричард молчат. Карен видит, что время почти не изменило маму. Где-то пробивается седина, морщинки тут и там появились, но манера держаться и голос — неизменны.

— Отлично выглядишь, мама, как всегда, — говорит Карен.

— Спасибо, дочка.

Лоис не была у Карен больше года, и теперь ей тяжело видеть это изможденное тело.

— Тебе можно есть? Ты, наверное, голодная.

— Так, начинается: еда, продукты — старая песня.

— Я принесла совенка, чтобы тебе было веселее.

— Спасибо, мама.

Вот уж действительно — как и не было этих семнадцати лет.

Меган прикасается к матери, проводит рукой по ее затылку, начинает массировать ей шею. Седые волосы Карен выглядят безжизненными, к тому же их подстригали тупыми ножницами. Меган подносит одну прядь к своему лицу. Мамины волосы пахнут пылью и сладостью. Всю свою жизнь Меган прожила с ощущением своей проклятости, с уверенностью в том, что она приносит близким несчастье. Долгие годы с этим ощущением жил и Ричард. Поделиться своими страхами друг с другом им и в голову не приходило. Меган уже давно одевается во все черное и словно ищет смерти. Выглядит все вполне в едином стиле: наркотики, бандитского вида приятели, быстрые машины. Будет кто-нибудь вспоминать ее? Ричард — ну, в смысле, отец — он, конечно, потоскует, а потом, скорее всего, зальет себя алкоголем по самую глотку, чтобы просто забыть о ней. Нет, это нечестно. Пить он бросил; сказал себе — и завязал. Зато разве он не сплавил меня к Лоис и Джорджу? А теперь Лоис только рада, что отделалась от меня. Джордж — другое дело; Джордж — он славный, но ведь он всегда больше любил Карен.