Те, у кого не было укрытия, чувствовали себя как в открытом пространстве. Ждали, что их окликнут по имени.

– Эй, как вы там? Абрамыч или Соломоныч? Настало время отвечать за вашу жизнь в Бердичеве или Рогачеве.

Зрители опустят глаза и гуськом потянутся к выходу. Теперь они будут не публика, а просто евреи.

Разумеется, актеры тоже так чувствовали. Вне зависимости от того, были они евреями в жизни или только на сцене.

Поэтому боялись за персонажей и за людей в зале. Время от времени поглядывали за ними: не слишком ли трудно смотреть?

Только добрались до реплики Лизы: “Он – христианин”, и занавес, немного поколебавшись, закрылся.

Значит, у режиссера тоже сдали нервы. Плакать он себе запретил, чтобы не мешать исполнителям, но оставаться безучастным у него не было сил.

13.

Свою смерть Коля встречал за кулисами. Посмотрел на часы и понял, что это та самая минута.

Сейчас он должен неподвижно лежать на сцене. Слушать, как жизнь продолжается без него.

Странная профессия у актера. Можешь заходить за черту, за которую нормального смертного не пускают.

И, главное, потом имеешь право вернуться. Только что, к примеру, тебя убили, а вот уже выходишь на аплодисменты.

Сейчас зал не аплодировал, а стонал. Бился в истерике, взывал о помощи, проклинал автора и режиссера.

Полувоздушная архитектура на головах дам превратилась в руины. Даже проборы их кавалеров стали неактуальны.

Коля в это время умирал. Уже не от рук погромщиков, но потому, что не мог этого видеть.

Рядом умирали другие люди. Реквизитор, рабочий сцены, исполнительница роли Леи…

Он подумал: хорошо, что зрители не знают о гибели его героя. Это добило бы их окончательно.

Блинов повернул голову и увидел погромщика. В руках он держал железную палку.

Погромщик тоже плакал. Положил палку на стул и вытащил из кармана платок.

Вот столько слез выпало на долю студенческого театра. Прямо как утренней росы.

Видно, режиссер и актеры что-то не рассчитали. Возможно, слишком далеко удалились за ту самую черту…

Спектакль решили больше не играть. На многие годы им вполне хватило этого вечера.

Дальше они жили с ощущением этого события. Оставалось только неясным: был тут один смысл или сразу несколько?

Глава восьмая. Погром

1.

Непросто еврею в Житомире. Ему полагается не одно унижение, а, по крайней мере, несколько.

Мало того, что живешь в черте оседлости, но у себя дома не чувствуешь себя уверенно.

В Полтаве, конечно, еще хуже. Там евреям запретили ходить по проспекту, дабы не смущать господ офицеров.

Здесь гуляй сколько хочешь. Громко разговаривать необязательно, а просто прогуливаться никто не запретит.

Правда, какие-то улицы пробегаешь быстрей. Чтобы лишний раз не мозолить глаза полицейскому.

Вроде проскочил, а тут чувствуешь руку на локте. Еще не оборачиваешься, а уже знаешь, что это он.

Как представителю порядка пропустить еврея? Не сказать ему два-три напутственных слова?

Мол, всегда вы куда-то торопитесь. Совсем нет привычки к степенности и размеренности.

После этого обращения плечи опускаются. Вспоминаешь, что в этих краях ты не хозяин, а гость.

Коле или Ивану с Петром опасаться нечего. Отчество у них самое что ни на есть подходящее.

Ну чего бояться Ивановичам? Да еще обладателям дома вблизи губернаторского особняка?

Лучше всех, конечно, Коле. Уж как ему нравится Житомир, но и Женева для него не чужая.

Удобно жить на две страны. В Швейцарии тоскуешь по Украине, а едва вернешься домой, уже рвешься назад.

Все же не зря он стал эсером. Хоть и не привелось ему участвовать в терактах, но перевоплощению научился.

Опыт любительства тоже оказался нелишним. Скорее всего, граница между странами была для него чем-то вроде линии рампы.

Коля в Женеве и Житомире не один и тот же. Можно представить, что в дороге он какой-то еще.

Наверное, это и значит вписаться в пейзаж. Сперва в его облике преобладала строгость, а потом уютность и теплота.

Да как иначе? Один город отличает едва ли не чопорность, а другой – домашняя неприбранность.

В Швейцарии все говорило: контролируй себя! здесь нельзя собираться компаниями и разговаривать в полный голос!

Зато на Украине даешь себе волю. Только сошел с поезда, а руки уже болтаются и стараются заменить слова.