— Так, под Ростовом… А немцев где встретил?

— Там, под Ростовом.

— Там тебя и завербовали?

— Там.

— Погоди-ка, Александр, надо еще спросить, за что он в тюрьме сидел.

На лице обвиняемого появилось выражение непреодолимого упорства.

— Не скажешь, за что сидел?

Молчание.

— Ты ведь еще до раскулачивания сидел?

— Да.

— Вот как… У Петлюры был? — неожиданно огорошил его Александр.

— Был…

Терпилиха всплеснула руками.

— Вы подумайте!..

— Все ясно, — начал Александр. — Кулак, бандит, петлюровец. С самого начала был против советской власти, а?

— С самого начала, — тихо подтвердил Гаплик.

— И, наконец, пошел на службу к немцам…

Терпилиха выскочила из-за стола.

— Из-за него Левонюка повесили, из-за него шесть человек под страхом смерти в комендатуре сидят. Он с немцами ходил, коров из хлева на веревке выволакивал, у меня последнюю взял, а детишки пусть с голоду помирают! У Каласюков, у Мигоров, у Качуров последнюю скотину увел!

— У Лисей тоже, у Смоляченко, — прибавила Фрося.

— Да что тут долго разговаривать, все ясно!

— Тише вы, бабы! — вмешалась Терпилиха, которая шумела больше всех. — Суд, так уж суд, надо все говорить.

— Да что же еще говорить-то? Знаем ведь, что и как, каждый день его видим, каждый день из-за него люди пропадают, каждый день кровь и слезы льются…

— Ну, так какие же будут предложения? — торжественно спросила Терпилиха.

— Кончить гада!

— Кончить!

— Так что, товарищи, поступило предложение кончить гада. Кто за?

Все руки метнулись вверх.

— Кто против? Кто воздержался?

— Таковых нет.

— Так что, товарищи, ясно. Александр, запиши и прочитай.

Конюх долго скрипел пером по бумаге. Все молчаливо ожидали. Наконец, он поднялся.

— Суд в составе Александра Овсея, Терпилихи Горпины, Грохач Фроси…

— Ефросиньи, — поправила она, и Александр наклонился над столом.

— Грохач Ефросиньи, Лемешь Натальи и Пузырь Пелагеи, допросив обвиняемого Петра Гаплика, кулака, преступника и немецкого старосту, единогласно постановил приговорить его к смертной казни.

Гаплик побледнел и вытаращенными глазами оглядел присутствующих.

— Ну, значит, все в порядке, — торжественно объявила Терпилиха.

— Подождите-ка, — вмешалась Фрося, — приговорить — приговорили, а как же мы его кончать будем?

Они ошарашенно поглядели друг на друга.

— А ведь верно, как?

— Повесить бы его, — сказала Пузырь.

— Где ж ты его повесишь? Здесь, в избе?

— Глупости ты говоришь. Дать колом по голове, да и все.

— Застрелить его не застрелишь, не из чего…

— Еще чего не хватало! Чтобы на шум все немцы сбежались…

Гаплика начало трясти. В его присутствии о нем говорили, словно он был неодушевленным предметом. Его охватил мучительный страх, обморочная тошнота, и он упал на колени.

— Люди, люди добрые, пожалейте меня! Грешил я против вас, больше никогда не стану! — Он полз на коленях, колотясь головой об пол у ног женщин. Они отскакивали, как ошпаренные.

— Отвяжись! Ишь, гадина!

Гаплик заплакал. Слезы лились по лицу, оставляя на нем грязные полосы.

— Люди добрые, заклинаю вас, детьми вашими вас заклинаю!

— Детьми! Из-за тебя, собачье семя, и гибнут наши дети, из-за тебя!

— Меня заставили, силой заставили, — отчаянно всхлипывал, причитал Гаплик.

— А ты не вой, а то как дам поленом по башке… Ишь ты, заставили его, бедненького… А сам аж до Ростова пер их искать, а?

— Пожалейте, помилуйте, — хрипел он, катаясь по полу. Они с отвращением смотрели на него.

— Тьфу, глядеть противно, ни он тебе жить не умел, как человек, ни умереть, как человек, не может, — возмутилась Пелагея.

— Слушайте, бабы, нечего с ним тут возиться столько времени, а то дождемся, что он нам своим воем накачает немцев на шею.