Почётных гостей и меня в их числе стали обносить чаем; кроме того, крестьяне угостили своих именитых граждан персиками. Мне также досталась пригоршня, и я с удовольствием принялся уплетать их — рацион последних дней хорошо давал себя знать.

Внезапно загудели два длиннейших серебряных рога, раздался звон цимбал. Гомон смолк. Все обратили взоры на палатку танцоров. Барабан начал отбивать быстрый ритм.

Из палатки словно молния вырвалось какое-то белое бесформенное существо, за ним — три других. Тишина сковала присутствующих: это появилась грозная смерть — нелепая, отвратительная и вместе с тем величественная. Барабан замедлил ритм; он словно успокоился, породив четыре чудища в масках.

Так начался первый чам. Эти танцы играют в Бутане ту же роль, какую выполняли для средневековых жителей Европы представления «страстей». Чам — мистический спектакль, полный трагизма и глубокого религиозного смысла. В нём рассказывается, какие видения являлись святым ламам, когда они смотрели на жертвенный погребальный костёр; мимически изображаются страдания мучеников.

Перед нами были четверо мужчин в белых широких балахонах с рукавами, заканчивающимися как бы громадными перчатками, разрисованными страшными скелетами. Необычно больших размеров маски изображали кошмарные черепа с проваленными глазницами и оскаленными зубами; они были увенчаны тиарами из черепов поменьше.

Танцоры медленно кружились перед нами, кивая черепами. Артисты смотрели не сквозь прорези глазниц, а через широко разверстые рты. Под звон цимбал и рокот больших барабанов они имитировали ужас, который охватывает каждое живое существо перед лицом смерти. Этот страх преследует души во всех шести гееннах, через которые обязан пройти дух, прежде чем достигнет совершенства, которое зовётся нирваной, ибо лишь нирвана способна разорвать адское вращение человеческой жизни на колесе бытия, приводимом в движение богом смерти. Таким образом, свободу можно обрести, только переходя из смерти в смерть.

Целый час всё нараставший рокот барабанов заставлял присутствующих хранить ледяное молчание. Обычно эти танцы устраиваются раз в году. По этому случаю священные маски и великолепные костюмы вытаскивают из молелен, воздвигнутых в честь богов войны, — «гунг кхангов»; там в потайных помещениях хранятся символы смерти.

В Стране дракона буддисты, последователи тибетского тантризма и члены древней секты «красных колпаков» верят, что страдания приносят опасные духи, которые смешиваются с людьми, следят за каждым их шагом, поглядывают за всеми поступками и ожидают их смерти, чтобы преследовать их и в будущей жизни. Так продолжается до тех пор, пока праведные поступки и заслуги в последующих перевоплощениях не помогут человеку обуздать свои чувства. Только в этот момент он оказывается в состоянии разорвать земные путы и достичь совершенства Будды — нирваны, в которой личность теряет свои индивидуальные особенности.

Первый танец закончился. Юноши и девушки вышли на луг, образовав два раздельных хоровода, и затянули старинные бутанские песни.

Мне захотелось посмотреть, что происходит в хижине, где танцоры готовятся к следующему номеру. Тридцать пять мужчин облачились в туники, сшитые из сотен ярко-оранжевых, красных, синих и зелёных шарфов, перехваченных широким поясом; грудь закрывал передник из шёлковой парчи. Все танцы исполнялись босиком.

Читатель, по-видимому, поразится, узнав, что все танцоры были «запы» — принадлежащие дзонгам рабы*. Эти люди — потомки пленников, захваченных во время прежних войн, которые вела крепость Тонгса, либо уведённых после набегов во владения южных соседей.

Их «учили» танцам при помощи кнута, но и прежде и теперь праздник был днём их славы. Представление рождалось после долгих месяцев репетиций. Рты и подбородки актёров, торчавшие из-под нижнего края масок, закрывали длинные белые шарфы; смотреть можно было только через ротовые отверстия. Маски, увенчанные высохшими человеческими черепами, представляли жутких демонов с налитыми кровью глазами.

Наконец танцоры выскочили на солнце. Толпа вновь замерла. Несколько часов кряду они выделывали сложные движения под звуки необычной музыки, сражались деревянными мечами с демонами, приседали и выпрямлялись во весь рост, прыгали на одной ноге. Шуршали шёлковые туники, ярко переливались краски.

День пролетел незаметно. Зрелище прерывалось лишь краткими визитами к прилавку тибетца, торговавшего пивом. Часам к четырём появился Тенсинг. «Всё в порядке, — сказал он, — тюки сгрузили и сложили в бунгало возле дзонга. Вангду ожидает расчёта».

Незадолго до окончания праздника властитель закона обратился к толпе. Он высказал пожелание, чтобы торговцы приходили в Тонгсу дважды в месяц — чем больше их будет, тем лучше, а крестьяне пусть несут на базар продукты, которые они желают продать.

На следующее утро мы с Тенсингом отправились в дзонг за провизией. Ньерчена нашли в маленьком помещении возле склада; для этого нам пришлось забраться на четыре лестницы, пересечь два двора и пройти узкий туннель.

Амбар, в который складывают зерно, поступающее в виде налогов от крестьян округи, представлял собой каменный мешок, ньерчен взломал печать на двери. Вдоль стен стояли деревянные лари по шесть метров в длину и полтора метра в высоту. Ньерчен звякнул толстым ключом и открыл замок. Тенсинг взял из ларя шесть бре — больших мер риса. Счёт вёл один из помощников.