Сколько раз мне приходилось сталкиваться с подобными историями, и всегда они вызывали у меня боль и недоумение. Мне жаль было этих людей, хотя я в этом не признавался даже себе.

Булаев только приступил к расследованию. Иванов пока не был привлечен к ответственности, и считалось, что он по-прежнему руководит заводом. К нему в кабинет поминутно входили инженеры, мастера, бухгалтеры. Он выслушивал их, давал указания, распоряжения, одобрял одно решение, порицал другое, расписывался на каких-то документах. Он делал все, что полагается делать директору завода, но во всем этом было что-то неестественное, какая-то неуловимая фальшь, которая часто ощущается на любительских спектаклях, когда делопроизводитель Петров играет герцога Альбу, а милейшая Мария Ивановна — королеву Испании. И осанка, и жесты, и кружева, и костюмы, и слова — все тщательно скопировано, но… только скопировано. И эту копию не примет за оригинал даже самый простодушный и благожелательный зритель. Молодец, Мария Ивановна, старается! Но и только…

На двери кабинета Иванова висела табличка: «Директор». Но он уже не был директором. В кармане его пиджака лежал партбилет, но он уже не был партийцем. Сегодняшний Иванов лишь играл роль вчерашнего Иванова, играл добросовестно, но бездарно. Его заученные жесты, слова, манера держаться — все это производило гнетущее впечатление.

Когда мы вошли в кабинет, Иванов встал из-за стола и окинул нас взглядом своих безжизненных, запавших глаз.

— Здравствуйте, товарищи, садитесь, — заученно сказал он.

Наш приход не произвел на него никакого впечатления. Самое страшное и самое для него главное он уже пережил. Теперь его нельзя было ни огорчить, ни обрадовать.

— Слушаю вас, товарищи.

Я стал осторожно излагать цель своего посещения, не касаясь, разумеется, дела об убийстве в полосе отчуждения железной дороги. Иванов смотрел сквозь меня в какую-то только ему известную точку. В его застывшей руке с длинными нервными пальцами потомственного интеллигента дымилась папироса. Потом она погасла, но он не изменил положения руки. Я был уверен, что он не слышит меня, и старался, незаметно для себя, говорить погромче, будто передо мной сидел глухой. Но он все слышал.

Когда я кончил, Иванов сказал:

— Я сделаю все, что от меня требуется.

— Мне нужно рекомендательное письмо для одного человека.

Он смотрел все в ту же точку и по-прежнему сжимал двумя пальцами мундштук погасшей папиросы. Я зажег спичку, но он ее не заметил.

— Вы имеете в виду письмо к Злотникову?

— Да.

— Письмо к Злотникову… — для чего-то повторил он. — Письмо к Злотникову…

Иванов вспомнил о недокуренной папиросе. Заученным жестом достал из стола коробок фосфорных спичек «Факел», долго рассматривал наклейку, словно пытаясь понять, что у него оказалось в руках. Закурил. В дверь заглянула какая-то пишбарышня.

— Георгий Николаевич, к вам Велипольский.

— Кто?

— Велипольский.

— Велипольский, Велипольский… Попросите его, пожалуйста, подождать. Так о чем мы с вами говорили?

— О письме.

— Да, да, о письме. Ну что ж, подготовьте текст, я перепишу.

В соседней комнате я набросал письмо, и Иванов тщательно его переписал, кое-что добавив от себя, и расписался.

— Так?

— Да.

— Что вам еще от меня потребуется?

— Вам придется недели на две куда-нибудь с женой уехать.

— Уехать? Да, действительно, я, кажется, написал ему, что мы уезжаем. Но куда уехать?

— Можете поехать в отпуск отдохнуть, — сказал я, сам чувствуя, как глупо звучит мое предложение. — А то возьмите командировку в любой город, где у вас могут быть дела.

— Дела, дела…

Он усмехнулся, и по его глазам я понял, что сейчас он, кажется, впервые увидел меня. Несколько секунд он с любопытством разглядывал меня и неожиданно спросил:

— Хотите чаю?

— Нет, благодарю.

— С аферистами чаи не распиваете?

— Просто не хочется.

— Когда мне надо уехать?

— Завтра.

— Хорошо.

— И еще. Никто не должен знать о нашем разговоре и об этом письме, в том числе и жена…

На его впалых щеках вспыхнул румянец.

— Можете не беспокоиться.

— Сами понимаете, — вмешался в разговор изнемогавший от молчания Булаев, — что ваша услуга будет следствием учтена.

Иванов снова усмехнулся и почти весело сказал:

— Вот это уже, Булаев, ни к чему. Я, конечно, мерзавец, но это ни к чему. Мой отъезд не затянет следствия? — спросил он.

— Нет.

Иванов удовлетворенно кивнул головой.

— Тогда хорошо. А то я очень устал, очень…

Я покидал его кабинет с таким чувством, будто только что похоронил товарища. Нет, хоронить умершего, пожалуй, все-таки легче!

Вернувшись в Москву, я первым делом зашел к Сухорукову.

— Договорился с Ивановым?

— Да. А откуда ты знаешь, что я решил его использовать?

— Слухами земля полнится.

— А точнее?

— А точнее — по земле ходит Сеня Булаев. Ясно?

— К сожалению.