Мне оставалось лишь согласиться с Виктором, что мой «будущий друг» порядочная сволочь. Это мнение о нем еще более укрепилось, когда Виктор познакомил меня с некоторыми другими данными своего досье на Злотникова. Но в данном случае выбирать друзей мне не приходилось. Несмотря на все его отрицательные качества, я готов был полюбить своего «будущего друга» всей душой. Задача сводилась только к тому, чтобы он ответил мне взаимностью, а главное — проникся к Георгию Валерьяновичу доверием, тем самым доверием, в котором так нуждался не столько «милый Жорж», сколько субинспектор Московского уголовного розыска Белецкий.

За три дня я до предела был нашпигован всеми нужными сведениями. И Сухоруков, устроивший мне нечто вроде экзамена, остался доволен. Действительно, я многое узнал и многое запомнил. Видимо, польза от учебы определяется не столько временем, сколько взаимным энтузиазмом учителя и учащегося. Во всяком случае, я никогда не усваивал столь многого в такие сжатые сроки.

Одежда моя теперь соответствовала нэпмановскому стандарту: узконосые «джимми», реглан, фетровая шляпа («Ты же шляпу надел, а не картуз. Понимаешь? Шля-пу!») и излишне броский (провинция!) галстук, который ошарашенная Вера, высказывая самые фантастические предложения, долго и мучительно учила меня завязывать.

Но мне по-прежнему не хватало уверенности.

Перед тем как покинуть стены Московского уголовного розыска, я зашел к Фрейману. Илья, словно подброшенный невидимой пружиной, вскочил из-за стола и, оглядев меня во всем моем великолепии, шаркнул ножкой.

— Простите, сэр, вы не ошиблись дверью?

— Нет, зато мне кажется, что я ошибся в выборе профессии, — довольно кисло отшутился я.

— Паршиво на душе? — сочувственно спросил Илюша.

— Очень, — признался я.

— Веселого, конечно, мало…

Он почесал переносицу и наморщил лоб.

— Ничего не поделаешь, Саша. Единственное, чем я тебе могу помочь, это советом. Тебе нужно почувствовать себя настоящим нэпманом, тогда все будет в порядке.

— Да, но как это сделать?

— Очень просто. При виде любого человека ты должен думать только об одном: как бы получше снять с него скальп.

— Все?

— Все, убежденно сказал Илюша. — Остальное само приложится. Вот увидишь.

На отсутствие внимания к операции, а следовательно и ко мне, я пожаловаться не мог. Когда я сидел у Фреймана, в кабинет заглянул Сухоруков и сказал, что меня хочет видеть Медведев. Александр Максимович уделил мне не менее часа — срок для него почти рекордный. В разговоре с ним я старался держаться по возможности бодро, но он все-таки что-то почувствовал и, желая успехов, со своей обычной жесткой усмешкой сказал:

— На фронте говорят, что пуля летит только к тому, кто ждет ее. Учти.

В коридоре мне встретился Мотылев, нагловатый, уверенный, поблескивающий в улыбке новыми металлическими коронками.

— Здорово, Белецкий. Покатаем шарики?

Кажется, именно в этот момент я почувствовал себя наконец нэпманом: у меня впервые мелькнула мысль о скальпе…

Когда я выходил из МУРа, вахтер более тщательно, чем обычно, проверил мое удостоверение. Он был прав: из здания выходил уже не субинспектор Московского уголовного розыска Белецкий, а молодой, но подающий надежды нэпман Георгий Валерьянович Баранец.

Вид у Георгия Валерьяновича был озабоченный: завтра ему предстояло важное деловое свидание, от которого зависело многое.

Георгий Валерьянович шел по ночным улицам, тускло освещенным рожками газовых фонарей, крепко прижимал к боку легкий портфель. Временами он оглядывался. Был нэп, и он был нэпманом. Но он не чувствовал себя хозяином в этом странном городе, где деньги давали все, кроме реальной власти, а перед набравшим силу нэпом, как перед разъяренным быком, ветер революции, дразнясь и наступая, играл красным полотнищем. Георгий Валерьянович испуганно оглядывался. Он вынужден был опасаться всего: жуликов, пьяных, будущего… Прогремел запоздалый трамвай. В желтых квадратах его окон промелькнули островерхая буденовка, бородатое лицо рабочего со сдвинутым на лоб картузом, темные глаза девушки-работницы. «Ночная смена», — подумал Баранец и, достав портсигар, закурил.

Неохотно, будто в раздумье закапал дождь. Перестал. Снова закапал. Георгий Валерьянович снял шляпу и завернул ее в газету: как-никак, а шляпа была казенная…

В 1917 и даже в 1918 году в Москве было много гостиниц. Военный коммунизм значительно сократил их число: частные гостиницы закрыли, а властям было не до гостиниц. Но с наступлением нэпа вновь засверкали подновленные вывески: «Савой», «Тула», «Марсель», «Эльдорадо», «Ливорно», «Ориант», «Эльбрус», «Новая страна», «Канада», «Эдем»…

Я не придавал значения, в какой из гостиниц следует остановиться Баранцу, полагаясь на его личный вкус и случайность. Но основательный Сухоруков, привыкший все и всегда учитывать, посоветовал снять номер с телефоном в респектабельном «Марселе», гостинице достаточно дорогой, но без излишней роскоши, расположенной в самом центре города.

— Во-первых, проще со связью, — сказал он. — А во-вторых, там деликатная прислуга: особо к твоим гостям присматриваться не будет. Есть там и свои люди…