Шрифт:
Фрейман взял в руки второй том дела об убийстве Богоявленского и отыскал в нем записку Лохтиной.
— «Ухожу к тебе, господи, с образом твоим в сердце и с именем сына твоего на устах. Нет у меня семьи, нет у меня родственников, нет у меня друзей. Только ты, господи, на небе, и сын твой, и перст сына твоего на земле».
Фрейман прочел эти строки тихо, приглушенно, непроизвольно подражая голосу Лохтиной. И передо мной, как живая, встала «святая мать Ольга» — полубезумная озлобленная старуха в грязной юбке и тяжелых сапогах с подковами. Такой я ее впервые увидел, когда приехал в сопровождении Кемберовского в Марьину рощу. Такой я ее запомнил. Я видел, как Лохтина ела ириски, как она билась в припадке. «Не в ярости твоей, господи, обличай меня! И не во гневе твоем, господи, наказывай меня! Помилуй меня, господи, ибо я немощна! Обратись, господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости твоей. Ибо в смерти нет памятования о тебе…»
«Нет памятования о тебе…» И все-таки она покончила жизнь самоубийством, унеся с собой в могилу разгадку этого преступления.
— Да, — сказал Фрейман, словно читая мои мысли, — Ольга Владимировна сейчас бы здорово нам пригодилась. Не вовремя решила повеситься, совсем не вовремя. Спасибо, хоть записку оставила…
— А Илиодора не забыла, дважды упомянула.
— Ну как же, «сын божий»!
— В Америке живет?
— Кажется. Спился «сын божий». То ли маркером, то ли вышибалой при кабаке подвизается. Проторговался он на письмах царицы к Распутину [28] . Не в цене этот товар…
28
Бежав за границу, Илиодор (Сергей Труфанов) издал там компрометирующие царицу документы, в том числе ее письма к Распутину.
Зазвонил телефон. Илья снял трубку и снова повесил ее на рычаг.
— Еще разок дело посмотрим?
— Давай.
Мы вновь перелистали дневник Богоявленского, и протокол допроса Азанчевского-Азанчеева, и справки ГПУ, пытаясь домыслить недосказанное, заполнить недостающие звенья в разорванной и искореженной временем цепочке. Как будто все сходилось. И все же мы не могли до конца поверить в то, что одновременно казалось и очевидным и невероятным. Ко многим предположениям прибавилось еще одно, которое выдвигало на первый план Бориса Арнольдовича Левита.
Я рассказал Фрейману о своем последнем разговоре с Сухоруковым.
— Неприятно, — сказал Илюша. — Но я с ним побеседую, думаю, до чего-нибудь договоримся. Дело все-таки за мной числится…
— Итак?
— Итак, занимайся Левитом, гладиолус.
Фрейман проводил меня до трамвайной остановки. Это, конечно, тоже было нарушением инструкции.
— Сегодняшний день я отмечу в календаре крестиком, — сказал Илюша.
— Красным или черным?
— Вот этого я пока не решил…
Когда Баранец, вернувшись в гостиницу, взял у коридорной ключ от своего номера, она передала ему записку. Оказывается, Злотников днем заезжал в гостиницу. Он выражал сожаление, что не застал меня, и писал, что будет звонить в восемь вечера. Было без десяти восемь.
Злотников позвонил ровно в восемь. Минута в минуту. Спросил, какие у меня планы на вечер. Я сказал, что ничего определенного.
— Вот и чудненько, — обрадовался он. — А я собираюсь навестить Бориса Арнольдовича. Может, составите компанию?
Это предложение наверняка исходило от Левита. «Значит, «константиновский рубль» оказался не такой уж плохой приманкой», — подумал я и равнодушно сказал:
— Даже не знаю, что вам ответить, Никита Захарович… устал я сегодня. Пожалуй, лучше все-таки отдохну, поезжайте сами.
Злотников всполошился.
— Георгий Валерьянович! Милый вы мой! — зачастил он. — В ваши годы и отдыхать? Побойтесь бога! Не дам я вам отдыхать! Жизнь у вас долгая, отдохнете еще в старости. А сейчас развлекаться надо. Молоды вы отдыхать, молоды…
— Да и скучновато, наверно, у Бориса Арнольдовича…
Злотников засмеялся:
— Ишь хитрец какой! «Скучновато»… Небось какой блондиночке рандеву назначили? Угадал, а? Ох, хитрец! Ну и хитрец! Никуда не денется красотка ваша! А Борисом Арнольдовичем пренебрегать не следует. Полезный человек, не раз пригодится. Так что ожидайте, сейчас заеду за вами.
Едва я успел переодеться, как Злотников уже был у меня.
— Роскошь, ах роскошь! — говорил он, бегая по комнате и цепляясь ногами за ковер. — Чертоги сказочные! Но дороговато, а, Георгий Валерьянович? Кусаются отели, кусаются! Наизнаночку карман вывертывают, а? Пора нам с вами о квартирке подумать. Я уж кое-что присмотрел, даже председателю жакта словечко закинул. Квартирка маленькая, да уютная. А большая вам и ни к чему. И удобства коммунальные, и пансион — все как положено. Не пожалеете, что с чертогами своими расстались… Днями туда и подъедем. А не понравится — другую найдем…
Как и при нашем знакомстве, он говорил не переставая, не давая мне вставить слова, перескакивая с одной темы на другую. Без всякой связи с предыдущим заговорил о рекламе.
— Младенцы мы в рекламном деле, Георгий Валерьянович, — истинные младенцы. Американец, тот в рекламе собаку съел, а русский только чешется да разминается. Нет, мы в Нижнем рекламу с вами настоящую организуем, на заграничный манер, такую рекламу, что только ахать будут!
Злотников возлагал на ярмарку в Нижнем Новгороде большие надежды, тем более что восстановление ипподрома откладывалось на неопределенный срок.