– Вот, возьмите.

– Спасибо, – поблагодарил секретарь. – А вот и ваш документик.

И он подал мне список на двух листах. Покуда я просматривал номерной перечень с адресами участков. Мишенька переметнулся за свой стол и защелкал клавишами.

– Вас под каким именем вписать?

– В каком смысле?

– Я имею в виду: как организацию или как частное лицо? Если как частное, то пожалуйте паспорт, а потом надо будет предоставить устав организации, где будет ваша фамилия фигурировать.

– Как частное, – засуетился я, вытаскивая паспорт. – У меня организация в процессе оформления.

– Нет проблем. – Мишенька открыл мой паспорт и занес его данные в свой компьютер. – Ну что ж, – улыбнулся, – как будто все в порядке. Вот копия вашей заявки на участие с банковскими реквизитами. По ним перечислите депозит не позднее, чем за двадцать один день до дня аукциона. О! Простите! Я сумму не вписал. Позвольте-ка…

…Сумма показалась мне гигантской. Из здания неподалеку от Павелецкого вокзала, где размещался городской земельный комитет, я вышел в том самом подавленном состоянии, которое знакомо всякому, кто хоть раз долгое время лелеял мечту, а потом, узнав о ее стоимости, имел бледный вид. Закурив и подняв воротник, я двинулся в направлении метро, про себя ругая хитрых на выдумки чиновников и всякую петушню, невесть как пристраивающую свои вертлявые задницы в теплые кресла. Хотя как именно Мишенька это сделал, было до омерзения очевидно. Впрочем, мне-то какая разница? Не этот, так кто-то другой продал бы мне заветный список. Меня посетила шальная мысль посетить какую-нибудь газетенку, поведать ей о том, чему я только что стал свидетелем, но я тут же отмахнулся от мысли этой, словно от надоедливой мухи. Придет же такое в голову, в самом деле!

Машину я себе так и не купил, решив некоторое время не привлекать ничьего внимания. После вскрытия известного сейфа я всего боялся: боялся, что возникнут невесть откуда какие-нибудь Аллины кредиторы и потребуют с меня должок, боялся грабежа, боялся, что меня убьют. Я как следует не простился с тетей Цивой, и порой мне казалось, что она может кой-кого навести на мой след. Я все еще был одиночкой с большим наследством, и не более того. Вместе с мамой мы тряслись от страха, и кто-то из нас двоих обязательно находился в квартире, чтобы она не пустовала, ведь все деньги и прочие ценности из сейфа за диваном я, от нечего делать, перевез к себе домой и спрятал под половицей, для чего даже пришлось вскрыть несколько половых досок. Сделавшись, пусть косвенно, убийцей целой семьи, я получил в качестве кровавой мзды около N миллионов долларов, что было суммой поистине немыслимой, и у меня были причины для опасения. Я всегда ходил с оглядкой, я во всякий момент ожидал, что кто-то положит мне сзади руку на плечо и рука эта будет тяжела, словно она вытесана из камня. Все чаще меня посещала мысль о том, что необходимо как можно быстрее избавиться от этих денег, вложив их в дело, не держа их под скрипучей половицей, не подвергая риску жизнь. И было одновременно жутковато расставаться с ними, начиная то, что я сам для себя называл «большой игрой». Особенно жутко стало после посещения этого Ильи Кирилловича, которого я про себя прозвал «голубятником».

Позвонив маме, я сказал, что вернусь не скоро, выслушал ее наставления относительно позднего возвращения, пообещал не нарываться и, в случае чего, переходить на другую сторону улицы. Весь остаток дня я ездил по тем адресам из списка. Всего их было шестнадцать, и я придирчиво осмотрел каждый участок, предложенный для будущего аукциона. Мысль, что тот или другой кусок московской земли может стать моим собственным, что я смогу построить на этой земле все, что захочу, а построив, продать и повторить этот процесс снова и снова, таким образом влившись в ряды настоящих капиталистов, очень меня бодрила. Половину позиций из списка я без сожаления вычеркнул. На то были разные причины, в основном дело касалось наличия каких-нибудь построек, которые пришлось бы сносить: от гаражей до ветхого жилья, где, тем не менее, судя по белью, развешанному на балконах и запаху крысиной норы из подъездов, продолжали обитать граждане. Все эти сносы, переносы, расселения – дело муторное, долгое и, главное, очень дорогое. Пусть с этим связываются те, у кого это поставлено на поток, а я решил подыскать кое-что получше, и поиск мой увенчался, наконец, успехом.

Это был прекрасный участок земли в большом дворе по улице Космонавтов. Сюда так и просился жилой дом этажей в восемь-девять, на три подъезда с пристройками, с детской площадкой, с подземным гаражом… Мне пригрезилось, как Рубен стоит у чертежной доски и рисует, рисует, рисует проект моего первого дома. Конечно же, я поручу это только ему: надо везде и повсюду тащить своих, давать им работу, создавать вокруг себя команду, семью… Я размечтался не на шутку. Меня поразил знакомый всякому истинному строителю синдром муравья, против симптомов которого, коли уж началось, бороться почти бесполезно. Синдром муравья подобен тому, когда вас трясет током какая-нибудь железяка и отлипнуть от нее самостоятельно вы не в силах. Так что, ежели не найдется рядом кого-то, кто отобьет вас, ударив прямо по рукам тяжеленной доской, то дело ваше дохлое и ничто уже не поможет: выгорите до уголька…

…Существует, между прочим, история, своего рода корпоративный анекдот, который давно прижился в строительской среде и передается из уст в уста на манер древних сказаний, когда не было еще письменности, а стройка уже существовала. Значит, так, один мужик работал, кажется, на лесопилке. Вот это начало меня всегда смущает потому, что коли он работал на лесопилке, то получается, что это анекдот про долбаных лесорубов, а вовсе не про нас. Поэтому пусть лучше будет так: «Один мужик работал на стройке. Однажды он решил подшутить над своим приятелем с помощью электрического щитка, будто бы он полез что-то там такое переключать, а его начало бить током. И вот случилось так, что действительно надо было отключить питание, а приятель находился неподалеку. Тот мужик и говорит: «Пойду отключу. Хотя, конечно, опасное это дело, щиток этот хренов. Что-то с ним не в порядке, мне кажется. Надо бы, конечно, электрика подождать, но сколько его ждать и где этот электрик шляется, только черт знает. Так что хрен с ней, с техникой безопасности. Пойду и отключу!» Ну, тут его приятель давай его отговаривать, мол, да не стоит, да лучше и впрямь электрика дождаться и так далее, но наш шутник знай гнет свое: «Пойду и все тут». На том и порешили. Вот подошел он, значит, к щитку, а это такой здоровенный железный шкаф, в котором черт знает сколько проводов понапихано, и всяких разных переключателей, и еще много всякого непонятного дерьма. Подошел он к этому шкафу и открыл его. И начал там руками чего-то такое шуровать (а приятель стоит рядом). Поковырялся шутник недолго и вдруг ка-ак заорет: «А-а-а!», да ка-ак затрясет его! А приятель видит, что дело-то паленым пахнет, причем в самом полном смысле этого слова, и если сейчас чего-то такое не сделать, то мужик у него на глазах буквально сгорит. Тогда этот находчивый приятель пошарил взглядом и глянь! – валяется доска. Здровая такая! Прямо бревно! Это ж стройка, на ней чего только не валяется. Ну, он хвать эту доску и подбегает к шутнику, который весь такой с понтом под напряжение попал, а сам вот-вот готов уже от души посмеяться. Этот, который с доской, подбегает да ка-ак даст шутнику доской по рукам со всей силы! Это чтобы отбить его, значит, от электричества. Так-то оттащить невозможно, самого тряхнет, а дерево, как известно, ток не проводит. И вот вдарил он по тому доской и обе руки ему, натурально, сломал! И вот картина: стоит бывший шутник, орет от боли, вокруг его приятель болтается и думает, что у шутника нечто вроде шока, и хочет его на землю повалить, чтобы «заземлить». А тем временем мимо идет электрик, смотрит на такое дело и спрашивает: «А чего это вы возле старого щитка-то делаете? Я его еще неделю назад вырубил раз и навсегда». И только тогда тот шутник голос подает, что вот, мол, «полюбуйся, я над этим мудаком подшутить хотел, как будто меня током бьет, а тот купился и по рукам мне доской врезал!»…

Обычно на этом месте у настоящих строителей случается такой приступ смеха, что дрожат стены и вылетают стекла, они начинают громогласно ржать еще на середине анекдота, и если эта история не вызвала у вас даже самой маленькой улыбки, то вы явно трудитесь где-то далеко от стройплощадки и вообще вы маникюрша или юрист.

Пораженный синдромом муравья, позабыв обо всем на свете и не думая более о затратах, я ринулся регистрировать «Гринстрой». Всякий, кто хоть раз занимался созданием компании, знает, что путь может быть длинным, коротким и очень коротким. Очень короткий – означает «очень дорогой», но и сроки поджимали: до аукциона оставалось ровно сорок дней, а перечислить депозит нужно было не позднее, чем за три недели до дня торгов, значит, на все про все у меня оставалось совсем мало времени. Я, конечно же, успел, и хлопоты, которые некоторым кажутся невообразимо скучными, для меня были самыми приятными хлопотами на свете, ведь я начинал, если можно так выразиться, свой собственный дом, свою мечту. «Наконец-то что-то свое, наконец-то не буду ни от кого зависеть», – думал я тогда, и Боже мой, как же я заблуждался.

Благодаря проворным жуликам-взяточникам из различных государственных забегаловок, созданных государством ради того, чтобы как можно крепче и смачней поднасрать своим гражданам, все необходимые документы по «Гринстрою» были у меня на руках уже через неделю. Я нанял бухгалтершу, произвел в генеральные директора соседа-алкоголика, которому было все равно, лишь бы дали чуть-чуть на опохмел, завел счет в банке, выписал себе доверенность на единоличное пользование этим счетом, а сосед-алкоголик подмахнул ее, орошая свой закаленный желудок очередным стаканом белой заразы. Это был конченый человек, опустившийся почти до чрезвычайности. Когда-то он был токарем высшей квалификации, совершенно не пил, имел «жигуль», семью, путевку в заводской санаторий и производил впечатление очень счастливого человека. В его счастье, словно в носовой платок, высморкался Борис Николаич Ельцин с присными своими, и токарь высшей квалификации очень быстро из человека превратился в дерьмо. Его завод закрыли, он не смог устроиться по специальности, потыкался то тут, то там, дал слабину, начал пить и спился молниеносно за каких-то полгода. Жена тихо ушла от него, дети его не навещали, к нему зачастили аккуратные риэлторы с предложением поменять его московскую квартиру на такую же, но где-то в Кукуево, а он храбрился и посылал их на хрен. Дело попахивало скорым визитом деловитых пацанов на «бехах», которые проворачивали такие операции, как выселение одиноких пьяниц, на раз-два. Пьяниц потом находили по весне на лесных опушках под Москвой, а в квартире обживались новые жильцы, которым наплевать было на то, что тут было до их появления. «Ужасный век, ужасные сердца», ближнему насрать на ближнего, но я смог слегка затормозить падение бывшего токаря, заявил, что буду платить ему маленькую зарплату, обеспечивать водкой и жратвой. В ответ он должен был никуда не отлучаться из квартиры и никого кроме меня не впускать. Он согласился. Ему установили самую крепкую железную дверь, какую я только смог найти, на окнах наварили глухие решетки, ключи от двери я забрал себе и попросил маму приглядывать за соседской квартирой и подслушивать. Чуть какой шухер, пусть сразу звонит в милицию и говорит, что соседа убивают: генеральный директор был нужен мне живым хотя бы временно, а то мало ли что. Так я посадил своего соседа под домашний арест, чему тот был несказанно рад. У него уже начиналась первая стадия шизофрении – естественного для многих алкоголиков финала, и я без труда убедил его в том, что его хотят похитить инопланетяне, разрезать вдоль и поперек, вытащить его железы и на их основе сделать в пробирке нового Гитлера.