Возле меня пустовало одно место, и это было удобно. Билет был в середину первого ряда, поэтому я совсем не видел пестрой толпы, заполняющей зал, а передо мной была лишь безлюдная сцена с декорациями, и больше ничего. Дали третий звонок, стемнело, началось. Не стану описывать то, что происходило на сцене, так как я своим недалеким умишком не сразу въехал в суть, но ее я увидел сразу: в ослепительно-красном наряде, с плюмажем на голове, она танцевала, прыгала, как настоящая акробатка, визжала, произносила какие-то рифмованные слова, которые не задерживались у меня в памяти. Я зачарованно смотрел на нее и бессознательно поглаживал велюровую спинку соседнего, пустого кресла.

Эх, не критик я, друзья, нечего сказать, но до антракта я высидел вполне себе прилично: не зевал, не ерзал, по телефону не разговаривал, бурно реагировал на свою знакомую и подавал ей знаки, шевеля пальцами и вращая глазами. В антракте спустился в буфет, выпил коньяку, закусил бутербродом, позвонил в трижды тридцать три места: повсюду было тихо, нужные люди оказывались на далеких пляжах, в экзотических кабаках, на дачах, у любовниц и на поздних совещаниях. Рубен «рисовал». Когда он работал, то добиться от него подробных ответов по телефону было невозможно: ничего, кроме «не надо, я занят»; чего «не надо» – всегда оставалось для меня загадкой. Подогретый коньяком и рассматривая Бабурину в подзорную трубу своего хорошего настроения, я не видел на горизонте ничего крупней совсем маленького облачка. Вообще, очутиться в одиночестве в таком странном и непривычном для меня месте, как театр, было настолько странно, что я буквально не знал, куда себя деть. Пересмотрел все актерские портреты, два раза поссал, выкурил сигарету и, с облегчением услышав звонок, поспешил на свое место. О! Какой замечательный сюрприз: она сидела на том самом, прежде свободном месте.

– А как же ты? А играть? Ты же там должна? – почти бессвязно спросил я, опускаясь рядом и левой рукой уже приобнимая ее за шею. Она мягко отвела мою руку:

– Я занята только в первом действии. Ты не возражаешь против моей компании?

– Да ты с ума сошла! – воскликнул пьяненький я и сделал попытку вновь поймать ее за шею, притянуть к себе, но безрезультатно. – Хочу тебя поцеловать, – развязно заявил я и по ее улыбке понял, что с ней в отношении легкости укладывания в постель вообще не возникнет никаких проблем, но она напустила на себя сердитый вид и заявила, что уйдет, коли я не прекращу:

– После премьеры у нас застолье, едем все кататься по Москве-реке. Ты поедешь с нами?

– Купчик и актеры, – усмехнулся я. – Пожалуй, поеду. А мохнатый шмель на душистый хмель прилетит?

– Прилетит, – она сверкнула белозубой улыбкой, – и цыганская дочь за любимым в ночь по родству бродяжьей души прибежит.

«Шлюха», – подумал я в преддверии эрекции и хотел что-то ответить, но тут началось действо, и я взял ее за руку.

– Потом, после, – ее шепот прямо в ухо, губы бархатом по раковине, духи. Видать, приняла душ, как следует после первого действия, юбка длинная: черный газ в несколько слоев, Версаче,

расписной дизайнерский жакетик,

вытравленная

до корней в блондинку,

высокий лоб, лицо

утонченных пропорций,

полька,

левая бровь чуть выше,

глаза зеленые,

не очень большие,

вообще

у нее больше лица,

чем глаз,

нет скул почти

и нос тонкий, чуть длинный, точеный,

полные губы

(возможно, не свои), и нижняя часть просто восхитительная: подбородок «в меру»,

в меру такой подбородок,

понимаете? —

то есть не скошен,

не втоплен,

не сбит набекрень,

а такой «в меру»:

холодный,

литой,

не большой и не маленький,

в меру, все в меру, а лоб – да, я уже говорил, что высокий, но и выпуклый немного, и сколько в лице чувства! И проглядывают в лице стигматы жизненного опыта, но не настолько, чтобы до отвращения и скукоты: «эту нечем удивить, она уже мертва для новых впечатлений, так оставим же ее, пусть вспоминает, зараза, о былом». Как я мог ее так назвать?! Шлюха?! Она богиня Диана, оживший античный мрамор, теплый и кожа смуглая – любит загорать и сто к одному, что у нее нет сзади этого ужасного, во все ягодицы треугольника. Она не носит такие купальники, она носит бикини. Нет, все-таки шлюха. Нет, не шлюха. Женщина.

…Кто это придумал, называть шлюхой женщину, которая слаба на передок? Нет таких. Не бывает, кроме профессионалок, само собой. Просто женщина, которая дает всем направо и налево, – она ищет. А что именно, она не знает. Ее ебливость – это способ заявить о себе миру, это такой способ самопрезентации, она этим доказывает сама себе, что может быть любимой и желанной и не только этим мальчиком,

но еще и этим чуваком,

и этим профессором,

и этим водителем автобуса,

и этим промискуитетчиком,

и этим пикапером,

и этим энтомологом, который давно бросил ловить бабочек, а занимается теперь модным бизнесом – толкает дурь через интернет-магазин и подвизался в черном пиаре, носит эспаньолку и умопомрачительные ботинки от Крокетта и Джонса по тысяче долларов за пару. Такая женщина трудным путем идет к традиционным семейным ценностям, а о тех, кто имеет эти ценности без столь основательной саморастраты, она отзывается не иначе, как «эти сучки».

Я чувствовал рядом с ней странную неловкость, словно кто-то осветил меня прожектором и все актеры смотрели на нас со сцены: на нее с привычным пониманием, на меня с дежурным любопытством. Я таращился на сценическое действо, смысл которого стал, наконец, доходить до моего зашоренного обыденностями разума: