– Странно, – пробормотал я, – я считал, что мы близки больше, чем просто в постели. Я мог бы посоветовать что-то. Ты так не считаешь?

Она приподнялась на локте, заглянула мне в глаза, улыбнулась.

– Чему ты улыбаешься? – спросил я.

– Я думала, ты врешь, а ты не врешь. Поэтому можешь считать, что я улыбаюсь от счастья, что не безразлична тебе.

– Это так и есть. Если бы ты была мне безразлична, то я больше не пришел бы к тебе.

– Прекрати говорить ерунду: «не пришел бы». Я хорошо делаю некоторые вещи, поэтому пришел бы в любом случае. Я даже кончаю от анального секса. Все только делают вид, хотя на самом деле им это не нравится и они дают в задницу корысти ради, а я кончаю.

– Черт, Женя, не заводи меня, дай передохнуть. Расскажи лучше про театр. Что там случилось?

– Костя…

– Какой Костя? Ах, ну да. Райкин…

– Костя набирает молодых студентов и делает из них актеров. Молодым все это еще интересно: репетиции по два раза в день, а вечером спектакль, когда уже вымотан до предела, а играть нужно не просто в полную силу, а еще сильней. Он же дрочит всех со страшной силой и орет, он очень требовательный. За это все его и любят. Я просто уже устала от всего этого. И ролей у меня никогда не было больших. Мне 38, и я больше не могу быть красной курицей. Я пробовалась у другого режиссера, но он сам неудачник, и я в него никогда не верила. Да и трахается он смешно. Представляешь, – оживилась она, – он когда делает это, то вот так делает рот. – Она скорчила уморительнейшую плаксивую гримасу: актриса, ничего не скажешь. – И становится похожим на моего ребенка, каким он был давным-давно, когда капризничал, и я с ним не могу… Ну ты понимаешь? Эти ассоциации с собственным ребенком. Да такого даже я… Да черт с ним!

Я отпихнул ее от себя, повернулся на бок и закрыл глаза. Можно было бы уйти сейчас от нее и не возвращаться, но я потом не смогу самому себе ничего объяснить. Нельзя ревновать к прошлому.

– Эй, ну ты чего там? – окликнула меня Женя. – Надулся, что ли?

Она постоянно рассказывала мне о своих постельных занятиях с кем-нибудь, и складывалось впечатление, что секс был тем стержнем, вокруг которого вращалась вся ее жизнь. Я не мог этого понять потому, что никогда не придавал сексу столь важного значения, но мне были неприятны ее рассказы обо всех этих людях… Я даже узнал, что, оказывается, лесбиянки трутся бедрами и все такое.

– Женя, давай лучше о театре, а то ты все вечно сводишь к своим связям. Мне не очень приятно. Если ты считаешь, что это как-то служит прочности наших отношений, то тут ты ошибаешься. Может, ты считаешь, рассказывая мне все это, что я должен убедиться в твоей полноценности?

– Хорошо, я больше ничего не стану тебе рассказывать, – зло ответила она и замолчала. Я повернулся, желая обратить все в шутку ущипнул ее.

– Ай! Дурак!

– Рассказывай. Не обращай внимания. У меня когда-то была первая жена, она любила, вернее, пыталась рассказать мне о своем ебучем прошлом. Тогда мне это не нравилось, а сейчас я понимаю, что, оказывается, это забавно слушать такие истории, тем более я ничем подобным ответить не смогу: опыта маловато, и он не столь яркий.

– Не смей сравнивать меня с твоими бабами! – Женя вцепилась мне в волосы. – Не смей, не смей! Мне можно, я актриса, я в образе. Я, может, вообще все выдумала, чтобы получилась красивая сцена, а ты дурак, все принимаешь всерьез и пытаешься мне ответить. Не смей! – Она оставила в покое мою голову и расхохоталась. – Представляешь, я теперь буду сниматься в кино. Вот умора!

– Почему же умора-то? – изумился я. – Да это же вообще высший пилотаж! Ну, как же? Представляешь: все эти афиши, ты с каким-нибудь пистолетом, или так, ну, я не знаю, мечтательно смотришь вверх вот так в полупрофиль – это твоя очень выигрышная позиция. Извини, что я сумбурно, но это же слава!

– Дурачок ты. – Она сказала это очень ласково, чем-то напомнив мамины интонации. У меня даже горло перехватило. – Какая там слава? Я буду играть в сериалах, а там славы не дождешься. Слава приходит вместе с главными ролями в кассовых картинах, а у меня главных ролей отродясь не было.

– Почему? – изумился я.

– Да потому, что режиссеры видят во мне стерву и больше ничего. Ну или шлюху, на худой конец. Стервошлюху, – пошутила она. – У меня типаж такой, холодный и отрицательный. И потом, есть великие актрисы, вернее, были, но их время прошло. Потому, что в этой стране прошло время великого кино. Какая страна, такое в ней и кино, в конце концов. Ты же видишь, что за ерунду сейчас снимают.

– Ничего я не вижу. Я и в кино-то не хожу, не смотрю телевизор, мне тупо некогда. У меня проблема на проблеме. – Я было хотел рассказать Жене о том, что произошло у Кисина, но не стал этого делать. – А ты себя кем видишь в кино? Ты смогла бы сыграть какую-нибудь там Анну Каренину?

Мне показалось, что она перестала дышать, так тихо вдруг стало в спальне. Женя выглядела так, словно на ее глазах произошло нечто невероятное, она даже палец поднесла к губам.

– Ты чего? – не понял я.

– Слушай, да ты просто гений! А ведь ты прав! Смогла бы и Каренину в том числе. Почему нет?! Просто за всю мою лицедейскую жизнь никто и никогда мне этого не предлагал. Ну, если не считать роли Офелии в том дурацком спектакле у этого неудачника. Я все время играла черт знает что, но это в театре, а ведь в кино можно было бы начать с белого листа, но… – она враз сникла, – это все из области неосуществимого. Сейчас надеяться на то, что тебе что-то предложат просто так, бессмысленно. Деньги нужны. Впрочем, они нужны всем и всегда, – усмехнулась Женя.