Но чем дальше, том беспокойнее становилось на душе. Вот уже и Нарвские ворота миновали, город, считай, кончился, а барышня все топает и топает. Может, к родственникам в какую-нибудь ближнюю деревню? Тогда, выходит, маху дал… И ведь как шустро топает, торопится. А главное, не оглядываясь… Стоп! Только подумал про это, а барышня взяла да и оглянулась. Ну-ка, ну-ка, что теперь будет?

Около своротка на Емельяновку снова оглянулась, потом еще и еще. «Эге-е, — подумал Елохов, — родственниками тут не пахнет… Это уж нервая примета любого революциониста, идет по своим темным делишкам, постоянно оглядывается, опасается, значит, хвоста… Куды ж ты порхаешь, птаха неразумная?»

В Емельяновке Елохов велел остановиться, слез на дорогу, разминая затекшие члены, два раза присел, поднявши трость над головою. Затем беспечной походкой, рассеянно поглядывая по сторонам, — может, на лето подыскивает подходящую избу вместо дачи — прошел вдоль порядка до последнего дома. Хоронясь за изгородью, выглянул и обомлел: барышня уже пересекла просторный выгон и уверенно направлялась к лесу, по тройке, едва заметной отсюда, с околицы.

Елохов достал из кармана испытанную долгой службой табакерку, втянул в ноздри по щепотке нюхача, надеясь прочистить мозги. Думать требовалось крепко. Ежели побегла на свидание к милому дружку, ждать ее можно до морковкиного заговенья. Из леса — сто дорог… Но с каких это пор девицы шастают на свидание к черту на кулички? Девица, на то она и девица, чтобы пугаться темного леса и безлюдья… Понятно бы — парочкой шли, искали бы, где посуше да поукромнее…

Послышались приглушенные голоса. Елохов пригнулся ниже; обождал, пока пройдут мимо, снял с головы котелок и снова выглянул. Через выгон теперь шагали четверо: один с маленьким лукошком, другие с узелками в руках. Тот, что с лукошком, шел без пиджака, в застиранной косоворотке — по голубому белые горошки: приметный. Запыленные сапоги свидетельствовали — идут издалека, по обличью все мастеровые.

И тоже — по тропке, по тропке в лес, в том самом направлении, где скрылась девица. «Ой, нечисто тут, — догадался Елохов и побежал на полусогнутых к повозке. — Не случайно друг за дружкой тянутся… Замышляют, проклятущие, какую-то каверзу…»

На обратном пути сто раз пожалел Рыба, что нанял этого пентюха с чалым мерином. И уж кричал-то на извозчика, и грозил всеми карами, и тростью в спину тыкал — никакого ускорения.

— В дальний путь мы непривычные, — бормотал извозчик, безуспешно понукая мерина. — Ежели по городу — пожалуйте… А это ведь какая даль! Пристамши конь… И не кормленный с утра…

— Я тебя накормлю, сучье семя! — ярился Елохов. — Ужо приедем до места, накормлю! Да стегай ты его, кнутом стегай!

— А хоша оглоблей, — вздыхал возница. — Упадет и вся недолга. Вы, господин хороший, коли шибко торопитесь, платите, что причетается, да пешим порядком… Быстрее станется…

— Поговори мне, сволочь! — орал Елохов, а сам все оглядывался, не догоняет ли какой тарантас, чтобы незанятый и более исправный. Но шоссе, как на грех, будто вымерло. К Петергофу промчалась одна карета, видать, сановное лицо поехало, а в Петербург — ни единого экипажа. Пришлось смириться…

Георгий Константинович Семякин в этот воскресный день находился на службе: готовился сдавать дела. Приятное занятие, если наверное знаешь, что уже подписано высочайшее повеление, возносящее тебя на более высокую ступень государственной иерархии. Стать вице-директором департамента полиции в его годы, когда еще многое впереди, — это не шутка. Блестящие открываются возможности! Вот почему Георгий Константинович не жалел об упущенном воскресенье; неребирая бумаги, пребывал в превосходном настроении.

Постучались в дверь, вошел дежурный офицер;

— Ваше превосходительство, филер Елохов с докладом… Странные вещи рассказывает.

Семякин поморщился — ну, ему ли нынче возиться с, филерами? Хватит, было время — занимался сыщиками, а теперь хватит! До чего беспомощный тип, этот ротмистр. Кажется, мог бы и сам выслушать и принять решение… Так нет, беспокоит по пустякам.

Георгий Константинович хотел уж было отчитать офицера, однако тот повторил, подчеркнув голосом:

— Странные вещи, ваше превосходительство…

А все-таки чертовски приятно звучит «ваше превосходительство». Нет, ротмистр не дурак! Высочайшее повеление покамест не объявлено, а он уже величает с заглядом в завтрашний день. Приятно, приятно… Увы, слаб человек!

— Зовите, — сказал Семякнп. — Послушаем, что принес…

Докладывая, Ксенофонт Елохов позволил себе сделать некое предположение. Вообще-то не водилось, чтоб филеры самостоятельно истолковывали встречающиеся явления, их дело — наблюдать. Но сегодня особ статья, заковыристый больно случай. Щелкнув каблуками по старой унтер-офицерской привычке, Рыба почтительно произнес:

— Так что, сдается, вашескородь, не иначе — сходка у них.

— В лесу? — удивился Семякип. — Чего-то пугаешь, братец.

— Никак нет! — очеканил Елохов. — Барышня эта, извольте, замечена в неблаговидных поступках. Общалась на похоронах Шелгунова с лицами, кои подверглись аресту и высылке… Помните, скуластый такой — Мефодиев. В Сивковом брали… И нынче следом за нею в лес подались личности подозрительные…

— Да чем же подозрительны? Сам говоришь — с провизией…

— Упористо шагали, вашескородъ, не гуляючи… А лукошко, извольте, вполне может для отвода глаз. С лукошком-то и бомбист пройдет…