Тонкая кость, образующая внутреннюю стенку глазниц, треснула, не выдержав напора этих, таких слабых на вид, пальцев…

Звонкий смех сорвался с губ Сирины.

И в черных глазах, сидящего напротив вампира, взметнулось багровое пламя от удовольствия, что ему удалось ее развеселить.

На губах Михаэля заиграла довольная улыбка. Он чуть наклонился и, протянув руку над большой, вырезанной из цельного куска нефрита, шахматной доской, нежно погладили ее бледную скулу длинными пальцами.

–  Я соскучился по этому звуку, малыш, - темный бархат его голоса, заставил дрожь пробежать по коже Сирины. И это было чертовски приятно - ощутить себя живой… настолько, насколько это вообще было реально для вампира.
– Ты будешь часто смеяться, - Михаэль чуть сдвинул брови, и в его внимательных глазах блеснула лукавая усмешка.
– Я приказываю тебе.

Это было вызовом.

Она так явно читала его удовольствие и предвкушение реакции на подобное "повеление", что не смогла удержаться - снова захохотала, открыто и свободно, закусывая губу кончиками клыков.

Впервые после той равнины, что-то пробилось сквозь странную усталость и опустошенность, которая овладела ей.

И это заставило одобрительное рычание перекатываться в груди ее любимого.

Наконец, отсмеявшись, с удовольствием, которого еще пяти минут назад не испытывала, Рина откинулась на удобную спинку кресла, обтянутого кожей темного, насыщенного цвета мореного дуба, и провела по обивке рукой. Материал казался чуть шершавым под чувствительной кожей ее ладоней, пористым, излучающим тепло…

Прикосновение доставило ей удовольствие.

Глаза Сирины скользнули взглядом по доске, инкрустированной клетками нефрита более светлого, молочно-зеленого оттенка, и улыбка снова появилась на ее губах.

Рина покачала головой и чуть крепче прижалась щекой к ладони Михаэля, который все еще ласкал, согревал ее кожу.

Непроизвольно, но она поддалась на провокацию, принимая тонко рассчитанный вызов Михаэля в игре, и попалась в ловушку его разума.

Но все равно, даже проиграв партию в шахматы - Рины смеялась.

Ей было весело. Впервые за последние несколько суток.

Положив поверх его руки свою ладошку, она повернулась и нежно поцеловала открытую ладонь Мастера, испытывая восторг, когда он оскалился в рычании, на дерзкую ласку ее язычка, приправленную острым, едва ощутимым царапанием.

Продолжая улыбаться, Сирина тряхнула головой, словно сбрасывала остатки той скованности и изможденности, доставшейся ей от Кали, того смертельного холода, который богиня не забрала со своим уходом, и осмотрелась, впервые замечая все, что окружало ее.

Столик, за которым они сидели, играя в шахматы, стоял на открытой террасе, ограниченной кованной, витой оградой, каждый вензель которой - был произведением искусства, и определенно, вышел из-под рук мастера в ковальном деле.

А там, за пределами этой террасы, раскинулся ночной Париж, огромный, таинственный, необъятный. Чуть скованный первым зимним морозом и разгоряченный подогретым вином.

В воздухе витал аромат кофе и круассанов, вина и приправ.

И казалось, что все городские рестораны соревновались за преобладание в этой странной мешанине запахов, которая, тем не менее, была удивительно гармоничной.

Но не этот запах манил ее, будоража все ощущения, заставляя раздуваться тонкие ноздри.

Не заметив этого, Сирина плавно поднялась со своего кресла и облокотилась на металл ограды, вглядываясь в праздничное мигание огоньков гирлянд на деревьях, в неспешные, прогуливающиеся силуэты пар на улочках и проспектах под их балконом.

Она видела огромный сверкающий огнями ажурный абрис Эйфелевой башни, будто парящей над Парижем в темноте, но и не этот архитектурный шедевр позапрошлого века притягивала ее.

Несмотря на то, что над городом давно опустилась ночь, ей было так хорошо видно струение алой, горячей крови по сосудам, под тонкой кожей всех этих, смеющихся или грустящих людей. Рина слышала ее бег у прогуливающихся внизу пар туристов, у пожилых парижан, сидящих за столиками уличных кафе, медленно потягивающих глинтвейн из глиняных кружек и наблюдающих за развлечениями молодежи…

Сирина откинулась назад, ощущая, как близко подошел к ней Михаэль, и с наслаждением, непередаваемым удовольствием, потерлась о его горячее, твердое тело. Упиваясь тем, что так полно чувствовала его. Радуясь, что слышит довольное урчание и резкий вдох такого могущественного Мастера, разделившего с ней свою вечность.