Коэн лично открыл последнюю дверь, и через несколько мгновений я очутился в главном суде империи. Дженкинс и Тейлвортерн подвели меня к скамье подсудимых и заставили сесть, а сами уселись по обе стороны от меня. Остальные полицейские заняли места в зале, не убирая при этом свое оружие. Тем временем Коэн подошел к помосту, где разместились судья, прокурор и присяжные. Происходящее все больше напоминало мне кошмарный сон.

Но это был не сон. Ситуация казалась невозможной; то, что сейчас происходило, противоречило по меньшей мере десятку законов и поправок, но прекращать комедию никто не собирался: в зале все было готово к проведению процесса. Судья, просмотрев документы, тихо задал Коэну несколько вопросов. Присяжные шептались. У большинства из них на лицах было написано удивление. Судя по всему, они, как и я, не вполне понимали, что происходит.

Закончив говорить с Коэном, судья трижды ударил молотком по столу.

— Мы можем начать заседание? — Его голос звучал как-то странно, как будто вместо голосовых связок у него в горле была металлическая проволока.

В зал вбежал доктор Грей. Отдав одному судебному приставу пальто и зонт, а другому шляпу, он поспешно подошел к помосту.

— Прошу простить мое опоздание, ваша честь. Мне сообщили о заседании суда лишь после того, как я пришел в мою контору, — заявил он.

Верховный судья Джеймс Дарендер со скучающим видом кивнул.

— Я принимаю ваши извинения, доктор Грей. Но вынужден предложить вам переодеться, чтобы мы могли начать заседание.

— Конечно, ваша честь. Могу ли я попросить вас позволить мне поговорить с моим подопечным? Новость о заседании была столь неожиданна для меня, что я не успел подготовиться.

Судья опять кивнул. Подойдя к скамье подсудимых, Грей наклонился к моему уху.

— Не говори ни слова о том, что случилось в Скотланд-Ярде, — прошептал он. — Я думаю, что смогу все уладить. Не говори ничего без моего согласия, ясно?

— Да, — почти неслышно ответил я, хотя на самом деле не понял, о чем он говорит. Что, черт побери, здесь творится?

— Не вешай нос, Роберт, — продолжил Грей. — Мы как-нибудь с этим справимся. Сейчас я быстро переоденусь, а затем порву в клочья все обвинения против тебя. И это на глазах у Рутеля!

Улыбнувшись, адвокат повернулся и последовал за приставом, который провел его в комнату Дарендера, чтобы он мог переодеться.

С каждой минутой, пока мы ждали доктора Грея, я чувствовал себя все неувереннее. Что-то здесь было не так. Все вокруг казалось каким-то неправильным, хотя я и не мог объяснить, отчего у меня складывалось такое впечатление. Взять хотя бы Дарендера. В отличие от большинства присяжных и прокуроров, его нисколько не смущало происходящее. Вид у него был какой-то отчужденный. Когда в зал вернулся Грей, я тоже не смог отделаться от ощущения, что вижу перед собой не человека, а куклу. Лицо верховного судьи напоминало лик статуи, вытесанный из гладкого серого камня. Остекленевшие глаза без интереса смотрели в зал.

Не глядя на меня, Грей занял отведенное ему место и взял у одного из судебных приставов документы. Судья зачитал обычную для начала заседания речь, в которой говорилось о справедливости во имя королевы. Я не заметил, как все присутствующие в этот момент встали, поэтому Дженкинс и Тейлвортерн заставили меня подняться. Я постепенно начинал ненавидеть этих двух парней, как, впрочем, и всех остальных тоже. Это было не судебное заседание, а какой-то фарс, причем не очень хорошего качества.

— Ты не должен осложнять свое положение провокациями и пренебрежением судебными традициями, — шепнул мне Грей.

Голос Грея тоже звучал как-то странно, металлически. От ужаса у меня волосы встали дыбом. Да что ж такое? Почему Грей ведет себя так, как будто весь этот цирк — вполне нормальное явление?

— Доктор, — пробормотал я. — Что…

— Молчать, обвиняемый! — приказал мне судья, еще раз ударив молотком по столу.

Звук удара глухим эхом отозвался в моей голове. На мгновение я вообще утратил связь с реальностью и, впав в истерическое состояние, даже подумал, что вот сейчас открою глаза и увижу, что это всего лишь сон.

Но если это и был сон, то я не проснулся. Когда я пришел в себя настолько, что смог воспринимать слова, которые произносились в зале суда, прокурор уже читал обвинение. Впрочем, обвинением это назвать было сложно. Скорее это был памфлет, который весьма позабавил бы меня, если бы в нем не фигурировало так часто имя Роберт Крейвен. Рутель описывал меня как настоящее чудовище, рядом с которым даже Некрон показался бы хорошим человеком. Нечасто в жизни мне доводилось слышать подобную чушь. Но как бы глупо все это ни выглядело, казалось, я был единственным в зале — за исключением разве что Коэна и, разумеется, доктора Грея, — кто не верил в предъявленные мне обвинения.

Из всех присутствующих лишь Коэн — как и я — явно недоумевал по поводу происходящего. Инспектор переводил взгляд с судьи на Рутеля и обратно, и всякий раз складка на его лбу становилась все глубже. Но при этом он почтительно молчал. Как и мой адвокат. После того, что случилось, я не обиделся бы на доктора Грея, если бы он вообще не пришел, но его хладнокровия я понять не мог. Грей внимательно слушал все тирады прокурора, даже не пытаясь его прервать. Удобно откинувшись на стуле, он что-то записывал на листе бумаги. На его лице было столько же интереса, сколько у фелинолога, [18] попавшего на ежегодное собрание Британского общества разведения догов.