Вейсман внимательно слушал. Во-первых, всегда интересно и тревожно знать, как тебя обманывали, а, во-вторых, он действительно готов был учиться обманывать людей — в его профессии это было, пожалуй, главным. И он честно признался:

— Нет, не понимаю.

— Тон — это как бы настроение вечера. Его нужно и можно создать. Важно сделать так, чтобы тот, кого обрабатывают, этого не заметил. Ты не заметил. А все просто. Я знаю твое отношение к русским, знаю, что все, что их касается, ты раз и навсегда объявил не заслуживающим внимания. Вот почему нужный мне для укрепления твоего настроения тон создавали сверчок и ходики. Прислушайся — ты их слышишь? Кстати, это не мое изобретение. Просто ты — продукт среды. А твоя среда вначале изобрела ритмические фокстрот и танго, а потом перешла просто к ритмичному повторению отдельных звуков. То же сделал и я, усиливая этот тон размеренным хождением и полумраком.

— И чертова карта, — усмехнулся Отто.

— Карта — позже. — Гельмут говорил с удовольствием, как учитель, у которого удался трудный опыт. — Я стал постепенно убирать тон, и ты сразу почувствовал тревогу. Особенно, когда я вторично помахал картой перед твоим не очень чутким носом. Но карта мне была нужна еще и для того, чтобы дать сигнал моему помощнику. Оглянись — в плащ-палатке прорезано маленькое отверстие. Через него пробивается на улицу тонкий луч. Он не мешает маскировке, но помогает сигнализировать. Тебя стала раздражать карта, вернее, тень от нее. Тогда мой помощник завыл. Я знаю, что даже на несуеверных людей волчий вой действует угнетающе. А ведь я подготовил тебя к страху, ты уже тревожился, и твоя тревога была тем опасней, что ты не знал, откуда и почему она возникла. Я не удивился, когда ты испугался. Я удивился, когда завыла твоя собака. Но ты сам сказал, что она — молодая. Старая сразу заметила подлог, ты — нет. Вот и все. Но запомни, каждый прием сам по себе ничего не значит. Важен комплекс. И точность исполнения. Так вот, если ты, элита, сверхчеловек, который знает, что ему ничто не грозит, все-таки испугался — что говорить о пленном, который ждет смерти?

— Ну что ж… Логично, — усмехнулся Вейсман и несколько напыщенно добавил: — Я, как всегда, тебе верю. Будь спокоен, после моего доклада тебе уже ничто не будет грозить. Будь уверен.

— Я в этом не сомневался. Но мне этого мало. Ведь я тоже настоящий немец.

— Не понимаю.

— Когда ты будешь докладывать о результатах расследования, ты должен, понимаешь, должен сказать, что, по моему мнению, которое ты не разделяешь, потому что у тебя нет для этого достаточных данных, так вот — по моему мнению, русские будут атаковать вот здесь. — Гельмут показал участок на карте. — И еще ты скажешь, что, по моему мнению, русские в ближайшее время пошлют в наш тыл опытную разведывательную группу. И, опять-таки по моему мнению, ту самую, которая наделала столько неприятностей.

— Ты и эти сведения получил от своего человека?

— Нет. Он для таких сведений не дорос. Ведь он просто предатель…

Гельмут произнес эти слова несколько иным тоном, затянулся последний раз, швырнул сигарету прямо в собак, которые резко отскочили, с недоумением посматривая то на сигарету, то на дерзкого человека, который рискнул нарушить их настороженный покой. Но Вейсман не обратил на это внимания. Он быстро спросил:

— Ты хочешь сказать, что у тебя там есть другой человек?

Прохаживаясь по избе, Гельмут молча пожал плечами, зевнул и предложил:

— Давай все-таки выпьем за экселенца, — Ты не крути… Мне интересно…

Шварц вдруг расхохотался:

— Элита попалась снова! Сверхчеловек и пленный русский солдат больны одной и той же болезнью — жаждой тайны.

— Ты все мистифицируешь, — сник Вейсман.

— Нет. Я все анализирую. Суди сам. Мои начальники, чтобы отомстить врагу, продолжают лупцевать артналетами позиции его артиллерии. А противник не отвечает. Моим начальникам это дает основание полагать, что они уничтожают огневые средства врага очень надежно. А мой опыт показывает, что русская артиллерия никогда не молчит так бездарно. Но, что еще хуже, мы тратим снаряды на разгром пустых землянок русских разведчиков.

На этот раз Вейсман понял сразу:

— Ты прав. Если русские ушли, они отвечать не могут. А разведчики, которые обманули твое начальство, не будут сидеть и ждать, пока их перебьют. Это элементарно.

Гельмут поклонился и отчеканил:

— Благодарю вас, герр Вейсман. Я всегда был уверен, что вы один из наиболее способных моих учеников.

Оба рассмеялись, и на этот раз водку разлил Отто.

— Ладно! За экселенца выпить действительно нужно.

Они чокнулись, выпили, и Гельмут попросил:

— Только дай слово, что ты расскажешь ему все, что я рассказал тебе. И даже то, что произошло с тобой.

Пьянея, Отто подумал, что Гельмут прав — с профессором Штаубером разговор будет долгим и задушевным. Возможно, он поможет кое в чем и Вейсману. И Вейсман решил узнать все до конца.

— А почему ты думаешь, что русские пошлют к нам в тыл все тот же взвод?

— Видишь ли, — лениво протянул Гельмут, — во всех армиях есть дурная привычка наваливаться на удачливых людей. Если люди один раз успешно выполнили задачу, начальство считает, что они всегда будут заниматься тем же. А они — только люди. И то, что удалось один раз, не всегда может удаться вторично.

— Думаю, что ты уже принял меры?

— А ты думаешь, что мой помощник торчит на улице в такой мороз для того, чтобы услаждать тебя волчьими концертами? Нет, милый мой. Он дежурит как наблюдатель за сигналами моих постов. Я думаю, что русские пойдут скоро. И я даже предполагаю, где они пойдут: в том самом месте, где в прошлой операции не вели огня. — И, перехватив недоуменный взгляд Вейсмана, почти приказал: — А вот об этом — не доносить.

Утром у Вейсмана чертовски болела голова, и он решил побыть в полку еще день-два. Он связался с командованием и доложил, что расследование идет успешно, впечатление в целом благоприятное, но кое-что нужно уточнить. Для этого потребуется несколько дней.