Однако, вопреки ожиданиям, Калиныч возвратился в редакцию довольно быстро и, что самое главное, не под конвоем. И вместо вызвать Федорина к себе сам зашел к нему в отдел, уселся напротив и озадаченно констатировал:

–  Не пойму: то ли мне действительно пора стреляться, то ли я конченый дурак.

–  Ну да ладно, шеф, будет вам с вашей искренностью.

–  Да нет, Федорин, самое странное, что все-таки было, как ты рассказал… Я, честно говоря, думал, что менты тебе специально дезу слили ради каких-то своих разборок. Ты же знаешь, после того, как главного областного милиционера турнули с понижением…

–  Знаю, знаю, в Новозадвинск старшим участковым.

–  Так вот, после этого, как водится, скорость стука в некоторых органах стала опережать скорость звука.

–  Это вы к чему, шеф?

–  А вот к чему. Захожу я, значит, к господину Сенатскому, а он такой вежливый, улыбчивый и даже где-то радостный. Говорит - на ловца и зверь бежит. Вот сейчас референт отксерит мое объяснение следователю из милиции и можете спокойно публиковать его в завтрашнем номере.

–  Какое объяснение, вы о чем?

–  О бутылке из-под «Половецкой» с некими отпечатками пальцев и о визитке со служебным телефоном вышеозначенного господина. Словом, все, как ты рассказывал.

–  Ну и?…

–  Все было! И не было! Пальчики на бутылке и в самом деле Сенатского, он ее в вагоне оставил в последний приезд из Москвы. Не допили с попутчиком грамм пятьдесят. И оставили. А чего - зарплата позволяет водкой разбрасываться. Видать, какой-нибудь бомж и приватизировал, а потом бросил. Может, этот бомж и убийство совершил. Этой публики немало в «промзоне» ошивается.

–  А визитка?

–  А насчет визитки, так Сенатский вообще мне в лицо рассмеялся. Я, говорит, таких в месяц по сто штук раздаю. Это же служебные. Для связи, для контроля. Ну и те, кто на прием приходит, тоже с собой уносят. Вот ежели бы на ней, говорит, номер моей специальной мобилки был, который кругом-бегом всего пять человек знают, тогда конечно… имел бы я бледный вид. А так, говорит, господин Калиновский, это все равно что вас каждый раз на допрос таскать, когда на месте преступления «Матюганские известия» обнаружатся.

–  Все? Больше ничего не сказал?

–  Ничего. Так что - никакой сенсации не получится. А может, и слава Богу. Что-то, Федорин, мне эта свобода слова, честно говоря, уже в печенках сидит.

–  В смысле?

–  В смысле одного тонкого намека на толстые неприятности после находки на месте очередного преступления свежего номера нашей газеты… ну, например, с моими отпечатками пальцев. Или собственноручно записанным домашним телефоном… или еще какой-нибудь гнусности.

–  Да будет тебе, шеф. Сенатский шутит.

–  Федорин, запомни раз и навсегда: это он у тещи за блинами шутит. А когда при исполнении да еще в своем кабинете - то это уже не юмор, а почти что «черная метка».

–  Зря я все это рассказал. И чего меня за язык тянуло?

–  Да ладно… тянуло, не тянуло… опровержение мы, конечно, заверстаем. Придется добавить пару слов относительно «известного своей бескорыстностью»… и прочая, и прочая, и прочая. Короче, вот тебе текст, приведи его в божеский вид, а я пойду, постреляю. И очень тебя прошу, Федорин, про весь твой треп со знакомыми ментами будешь рассказывать маме дома.

–  Мама далеко.

–  Ну, тогда зайди в туалет, нагнись над унитазом, все туда выкричи, спусти воду и успокойся.

Относительно того, где и перед кем ему в дальнейшем откровенничать, Федорин понял хорошо. И поэтому, когда его посетило следующее предчувствие, он уже никуда не звонил, ни с кем не делился, а только написал на обрывке бумаги некий текст, внимательно прочел его, порвал записку на мельчайшие кусочки, сбросил в унитаз редакционного туалета и спустил воду.

А, выходя из туалета, послал подальше хорькообразного «зама по фигне», который, столкнувшись с ним в дверях, схватил за рукав и попытался выведать, что же такого интересного рассказал Калиныч после похода к Сенатскому. Помня, что краткость - сестра таланта, Федорин не стал уточнять, где, когда и в какой позе он желал бы видеть любопытного стукача, а недвусмысленно рявкнул:

–  Пошел вон, козел!

«Козел» подпрыгнул и рванул вперед, чем подтвердил истинность мудрой мысли: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет».

Федорин посмотрел ему вослед, удовлетворенно хмыкнул и глубокомысленно изрек:

–  Вот и нечего подсыпать туда, где твое не мелется.

После второго убийства в «промзоне» Матюганск как-то испуганно затаился и затих. Похороны несчастной Вилкиной прошли безо всяких эксцессов, никто не пытался перевернуть милицейскую машину или хотя бы плюнуть в лицо пешему патрулю. Тем более, что в этот раз милиция благоразумно не отрядила своих людей на кладбище.