— Он должен жениться на тебе, — заявила Ирэн, когда они вдвоем сидели на иолу в ванной, прижав колени к груди. — Кто бы он ни был… Ты уже сказала ему?

— Нет. — Женевьева съежилась в своем банном халате.

— Тогда тебе лучше поторопиться.

— Ты не понимаешь, я не могу сказать.

— Что ты имеешь в виду? Ты не сможешь это долго скрывать, Дженни!

— Я знаю. — Она закрыла лицо руками.

— Ты вообще представляешь, что натворила? — Ирэн вцепилась в ее ладони, пытаясь отнять их от лица подруги. — Если ты не заставишь его на тебе жениться как можно быстрее, это будет конец всей твоей жизни.

Женевьева вырвалась.

— Оставь меня.

— Я просто не могу поверить, что ты дошла до такого. Никто не захочет знаться с тобой, Дженни. Ни твои родители, ни школа. — Она с тем же успехом могла добавить: «Ни я».

— Я сказала, оставь меня в покое! И не смей никому рассказывать об этом!

Несмотря на то, что сказала Ирэн, на следующий день Женевьева прогуляла занятия и поехала в город.

Только добравшись до фотоателье, она вдруг подумала, что он там не один. В своих мыслях она обычно сразу входила в ателье, проходила через пустую студию и направлялась прямо в темную комнату. Но сегодня вторник, ателье открыто для посетителей. За конторкой сидела секретарь, женщина-посетительница с тщательно завитыми волосами читала журнал. У ее ног восседал такой же ухоженный и кудрявый пудель.

— Доброе утро, — сказала секретарша. — Чем я могу вам помочь?

— Я… — Женевьева откашлялась. — Простите, могу я увидеть мистера Джилса?

Секретарша, привлекательная женщина чуть за сорок со светлыми волосами и зелеными глазами, вежливо улыбнулась в ответ и, заглянув в журнал, спросила:

— Ваше имя, мисс?

— Мне не назначено.

— Простите. — Секретарша все еще улыбалась, но теперь уже недоуменно. Она взяла карандаш. — На сегодня нет свободного времени. Все утро он делает портреты, а днем уедет. Я могу записать вас на завтра около одиннадцати.

— О, я приехала не для того, чтобы фотографироваться. Я должна поговорить с мистером Джилсом.

Теперь секретарша разглядывала ее более пристально, очевидно, впервые обратила внимание на школьную форму.

— Ах да, конечно, он делал фотографии в вашей школе несколько месяцев назад, ведь так? Если ваши родители хотят получить дополнительные копии, я могу это устроить. Вас интересуют большие или маленькие фотографии? Мы также изготовляем чудесные рамки…

— Нет.

Завитая женщина оторвалась от журнала. Собака тоже подняла голову, на ее мордочке появилось точно такое же любопытное выражение, какое было на лице у хозяйки.

— Может быть, я могу чем-нибудь вам помочь? — Секретарша больше не улыбалась, но ее лицо по-прежнему казалось добрым. У нее был редкий тип лица красивой и одновременно по-матерински добросердечной женщины.

— Пожалуйста. — Снова подкатила тошнота, Женевьева несколько раз судорожно сглотнула. — Мне срочно нужно поговорить с мистером Джилсом.

— У Энтони сейчас клиент. — Голос прозвучал спокойно, но твердо. — Может быть, вы хотите что-нибудь передать?

Энтони… Вывеска над входом в ателье гласила: «А.Р. Джилс», Женевьева подумала, что начальная буква означает его имя, Александр, такое же имя, как у его сына. Ведь она никогда не называла его иначе чем «мистер Джилс». Какая чушь.

Энтони… Казалось, секретарша говорила о каком-то совершенно другом человеке.

— Мисс?

Женевьева почувствовала, что бледнеет под ласковым взглядом женщины, и пулей выскочила из ателье. Ее вырвало в сточную канаву (из окна за ней наблюдала завитая женщина и ее пудель). Тогда Женевьева наконец поняла, что жена мистера Джилса вовсе не была женщиной с одутловатым лицом и щербатыми зубами. Ничуть.

Всю дорогу до Люксембургского сада Женевьева прошла в шелковых бальных туфлях бледно-бирюзового цвета, украшенных розами из кремового шелка и точно такими же шелковыми лентами. Эти туфли были мягкими и такими хрупкими, что казались невесомыми. Она словно ступала босиком и от этого чувствовала себя еще более уязвимой.

Она решила пройтись пешком, чтобы подумать. Но сегодня город казался особенно шумным и таил в себе угрозу. Легковые автомобили, грузовики и запряженные лошадьми повозки выскакивали на нее со всех сторон, словно сговорившись стереть ее с лица земли. У шляпы от солнца были слишком широкие поля, они частично закрывали обзор. На бульваре Сен-Жермен, из дверей кафе на нее с вожделением глазел официант, заставив ее так внезапно сменить направление, что она почти столкнулась с продавцом каштанов. Пытаясь скрыться от потока ругательств, бросилась с тротуара прямо под колеса велосипедиста. Тот резко свернул в сторону и прокричал что-то невразумительное, уносясь прочь.

Только добравшись до Люксембургского сада, она смогла с облегчением вздохнуть. Пройдя сквозь ворота, неторопливым шагом направилась по тенистой аллее, обсаженной деревьями, возвышающимися безупречными геометрическими рядами. Все было прекрасно спланировано и поддерживалось в изумительном состоянии, от аккуратно подстриженных лужаек до строгих цветников, расцвеченных красными, белыми и голубыми оттенками французского триколора. Здесь не было места буйству и непокорности.

Только оказавшись у фонтана Медичи, Женевьева спросила себя, зачем она здесь. Пришла, потому что не в силах была оставаться в стенах квартиры, сидеть взаперти в то время, как Селин вытирала пыль и до блеска начищала мебель, размышлять, как закончилась ночь, вспоминать о страхе перед Монтереем, злиться на Лулу и Беттерсона и испытывать отвращение от прикосновений Роберта. Она пришла сюда, потому что хотела оказаться в саду, рядом с прирученной человеком природой. Она пришла, потому что снова хотела увидеть Закари.