3—4 Не мог он ямба от хорея, / Как мы ни бились, отличить. — Здесь мы не просто авторское, но предполагающее и участие Музы. Пушкин вернется к этой теме в гл. 8, XXXVIII.

О русских стихотворных размерах см. Приложение II, «Заметки о просодии».

5 Феокрит и Гомер. — Конечно же, Онегин знал Гомера по тому же архипреступному французскому переложению П. Ж. Битобе (в 12-ти т., 1787–1788), в котором Пушкин мальчиком читал L'Iliade d'Homer и L'Odyss'ee d'Homer [143] .

Феокрит — греческий поэт родом из Сиракуз (годы расцвета 284–280 или 274–270 гг. до н. э.), которому подражали Вергилий (70–19 гг. до н. э.) и другие римские поэты; а им, в свою очередь, подражали западноевропейские лирики, особенно в те три столетия, что предшествовали XIX в.

Во времена Пушкина Феокрит, похоже, был известен в основном своими пасторалями, хотя лучшие его произведения — это, несомненно, Идиллии II и XV.

Французские писатели, особенно до возрождения романтизма, обвиняли Феокрита — забавный парадокс! — в жеманстве и в том, что его сицилийские пастушки выражаются изящнее, чем французские крестьяне в 1650 или 1750 г. На самом деле эта критика более применима к вялому Вергилию и его худосочным педерастам; у Феокрита они гораздо колоритнее, а сами стихи, пусть это и не большая поэзия, сочны и живописны.

Чем не угодили Онегину Гомер с Феокритом? Можно предположить, что Феокрита он находил слишком «приторным», а Гомера слишком «экстравагантным». Он вообще мог считать поэзию занятием недостаточно серьезным для взрослых людей. Общее представление об этих поэтах он получил из мерзейших рифмованных переложений на французский. Сейчас, конечно, Феокрит у нас есть в великолепных прозаических переводах П. Э. Леграна («Греческие буколики» / «Bucoliques grecs», [Paris, 1925], vol. 1).

Переводчики-викторианцы умудрились так выхолостить, извратить и подретушировать Феокрита, что нежный читатель и не догадывался, что буколические персонажи преследуют не дев, а отроков. «Небольшие вольности», которые позволяют себе грамотеи вроде Эндрю Ланга по отношению к «пассажам, оскорбительным для западной морали», гораздо более аморальны, чем любые вольности Коматаса по отношению к Лакону{14}.

Онегин (и Пушкин) Феокрита знал, конечно же, по жалким французским «переводам» и «подражаниям» вроде «Идиллий Феокрита» M Р. Г. де Шабанона (M. P. G. de Chabanon, «Les Idylles de Th'eocrite». Paris, 1777) или прозаического их пересказа Ж. Б. Гайля. И то и другое для чтения непригодно.

5—7 Бранил Гомера… зато… был глубокий эконом… — У Вильяма Газлита я нашел следующее («Застольные беседы» / W. Hazlitt, «Table Talk», 1821–1822):

В своих «Рассказах о Пушкине» (1851–1860, отдельно изданы в 1925 г.) Петр Бартенев (1829–1912) со слов Чаадаева пишет, что Пушкин начал изучать английский еще в 1818 г. в Петербурге и с этой целью позаимствовал у Чаадаева (немного английский знавшего) «Застольные беседы» Газлита. Однако я считаю, что интерес к английскому языку проснулся у поэта не ранее 1828 г.; в любом случае, «Застольных бесед» тогда еще не было (возможно, Чаадаев имел в виду Газлитов «Круглый стол» 1817 г.).

Ср. у Стендаля: «Je lis Smith avec un tr`es grand plaisir» [144] (Дневник / Journal, 1805).

Можно вспомнить и Терезу, горничную в «Вильгельме Мейстере» Гете (1821), которая была страстным политическим экономом.

Стих «И был глубокий эконом» снова досадно напоминает «Гудибраса» (см. коммент. к гл. 1, VI, 8), ч. I, песнь I, стих 127 (длинная рифма):

6 Адам Смит; 12 простой продукт. — Исходный продукт, mati`ere premi`ere, сырье, produit net — эти и другие термины заплясали в моем сознании; однако мне приятно знать экономику так же плохо, как знал ее Пушкин, хотя профессор А. Куницын читал-таки лицеистам лекции об Адаме Смите (шотландском экономисте, 1723–1790).

Так или иначе, Смит в своем «Исследовании о природе и причинах богатства народов» / «Recherches sur la nature et les causes de la richesse des nations» (Куницын мог выбирать из четырех французских переводов: анонимного «М», 1778; аббата Ж. Л. Блаве, 1781; Ж. А. Руше, 1790–1791; Жермена Гарнье, 1802) считал, что источником этого самого richesse [146] является le travail [147] . «Только труд… является реальной ценой [всех товаров], деньги есть лишь условная их цена».

Чтобы понять иронию пушкинской строфы, нам, очевидно, следует обратиться к предшествовавшей Смиту физиократической школе. Кое-что по данному предмету я почерпнул из Британской Энциклопедии (The Encyclopedia Britannica, 11th edn., 1910–1911, XXI, p. 549):