Потом все закончилось.

Они поднялись, ошеломленные.

— Бли-и-и-н, — протянул Юрка. — Ведь насмерть задолбили бы, точно… Черт! — Он увидел пятна помета, угодившего на рукав.

Один из крохотных живых снарядов лежал у их ног — крылья бессильно раскинуты, клювик открывается и закрывается. И рядом на скале тоже лежали птицы.

Бессонов поглядел вниз, в сторону моря. И ужаснулся.

— Смотри, Юрчик, — сказал он отчего-то чуть не шепотом, — смотри… На последнем ведь издыхании летели…

Не долетевшие были везде — на более-менее пологих площадках и уступах склонов, на узком галечном пляже внизу… И — в море. Серые комки перьев даже не барахтались — опускались и поднимались вместе с волнами, как мертвый мусор… Дорожка из погибших птиц тянулась к северу.

Врал все тот лысый со своим коньяком, понял Бессонов. Есть Арктида. Совсем недавно еще была. И стряслось у них там что-то жуткое…

Вдали бабахнуло. Еще раз. Они обернулись, Бессонов поднял к глазам бинокль. У халупы стоял и бурно жестикулировал Магадан.

Надо понимать, ужин готов. (Бессонов, как старший по званию, освободил Юрика от кухонных работ. Заявил: имеет место некий феномен, надо разобраться, а больше лейтенанта Стасова никто тут в орнитологии не понимает.)

И они пошли ужинать.

Хотя есть Бессонову не хотелось. Совершенно.

На столе, как положено, стояла бутыль «шила». Небольшая, литра на два.

Бессонов взял налитый стакан — чисто на морально-волевых, пить тоже абсолютно не хотелось. Сделал глоток, другой… На третьем все полезло обратно.

Магадан гыгыкнул одобрительно — самим, дескать, больше достанется. Карбофосыч пробурчал что-то о разучившейся пить молодежи. Бессонов посмотрел на них с глухой неприязнью и вгрызся зубами в гусиную ножку. Мясо оказалось жестким — то ли не успело протушиться, то ли птицы действительно летели из неимоверного далека и ни капли жира у них не осталось…

Бессонов отложил надкушенный кусок и отсел от стола. Сослался на нездоровье. Разобрал вертикалку и занялся чисткой: механически, тупо гонял по стволам шомпол, меняя насадки — железная щетка, вишер, ерш; капал масло из масленки… Думать ни о чем не хотелось.

Карбофосыч тем временем строил великие планы. На бударе, говорил он, вся добыча не поместится, надо брать в долю майора Завгороднего и вывозить на казенном катере — народ в городке устал жевать оленину, свежатина пойдет влет; Завгородний заодно и бойцов побалует, пусть поедят утятинки вместо тушенки — а консервы недолго толкануть через продмаг, через Петровну и Машу — тут Карбофосыч искоса глянул на Бессонова — тот скривился, как от зубной боли. Магадан, которому прапорщик тоже пообещал долю, радостно скалил два золотых клыка — и казался похожим на опустившегося и битого жизнью, но когда-то аристократичного вампира… Бессонову было тошно.

Закончив чистку, он посмотрел сквозь стволы на керосиновую лампу (электричества у Магадана не водилось). Зеркально-чистые. Можно снова стрелять… Крики подлетающих стай слышались даже сквозь стены.

Слегка осоловевший прапорщик (не выпивший, однако, ни капли) полез в карман. И достал вместе с зажигалкой совсем было забытую бумажную полоску — ту, с гусиной лапы. Небрежно кинул на стол — шифрованная она там или нет, но игры в шпионов в грядущий гешефт никак не вписываются. Магадан порылся в каком-то закутке, куда не доставал свет от керосинки, — и вытащил кучу аналогичных бумажек. Все заинтересованно склонились над столом, даже Бессонов отложил ружье и подошел поближе.

Тоже самое — последовательности непонятных значков. Тексты (если это тексты) разные, но начинаются все одинаково — словом из пяти букв (?), где первая и последняя похожи на букву «Y», нижняя палочка которой опирается на две горизонтальных, одна над другой, черты…

— Ну так че, отбашляют где-нибудь за старанье-то? — гнул свое Магадан.

— Письмо пошли, в Академию Наук, — равнодушно посоветовал Толик.

— Не отбашляют… — загрустил Магадан. — Туфта все это. Тут вон еще какая хренотень есть…

Он вновь порылся в том же закутке, злобно шлепнул на стол еще одну бумажку.

— Вот. Шутки шуткуют, … их мать в … и обратно!

Это был детский рисунок. Лицо — круг, его черты — две точки и две закорючки. И — четырехпалые руки, коряво нарисованные прямо от головы, без какого-либо намека на плечи или шею. Протянутые вперед руки. Снизу — надпись неровными буквами. То же самое слово, начинающееся с псевдо-Y, и им же заканчивающееся. Писавший не рассчитал расстояние, подпись загнулась, последняя буква лежала на боку.