– А что рисовать посредине?

Мачтового флага хватало обычно на два года. Потом шили новый, а прежний – выцветший и потрепанный ветрами – оставляли в знаменной комнате или отдавали на память кому-нибудь из ветеранов. И по традиции на каждом флаге был, кроме кораблика в углу, еще какой-нибудь рисунок (всякий раз – новый): то скрещенные шпаги, то мальчишка верхом на дельфине, то краб с растопыренными клешнями, то летящая чайка… А что сейчас?

Полинка Верховская почесала за ухом (как котенок лапкой) и вдруг азартным шепотом предложила:

– А давайте колесо, как у Рыжика!

– Ура… – тем же шепотом сказали сразу несколько барабанщиков. После чего стало ясно, что других предложений не последует. Только Словко добавил (его будто толкнул кто-то):

– А сверху парус. Кливер…

Никто из ребят, кроме Словко, не знал о загадочном значке Александра Медведева. Но никто все равно не заспорил. Возможно, здесь над всеми быстрой тенью от облачка пролетела какая-то догадка. Или каждый вспомнил серебристые паруса Тёминого кораблика?..

– Давайте… – выдохнула Ксеня.

Ваня Лавочкин уверенно вывел на штапеле обод и восемь скрещенных спиц (не так, как у большого колеса, а как на Рыжкином талисмане). А над ободом – узкий, похожий на изогнутое лезвие, кливер. Оглянулся снова:

– Так?

Слаженный хор ответил, что "так". Рисунок тут же высох, и Мультик повторил его на другой стороне, по проступившему сквозь ткань силуэту.

Ксеня сбегала к "складу" с общим имуществом, принесла парусною иглу, нитки и моток белого шнура.

– Края подрубим потом, на машинке. А сейчас пока сделаем кренгельсы.

Отрезок фалового троса она крупными стежками приметала к переднему краю флага. На его концах сшила крепкие петли-кренгельсы.

– Будем поднимать?

– Флотилия, на линейку! – тут же скомандовал Инаков, он был нынче вахтенным командиром.

Сначала с почетом спустили "флаг отхода" (он сделал свое дело, спасибо ему). Прикрепили к фалу новый, оранжевый.

– Полинка, к флагу!.. Флотилия, внимание! На флаг! Флаг пошел!..

И снова – марш гордого одинокого барабана. И… будто бы даже крошки защекотали горло. По крайней мере, у Словко (да, наверно, не у него одного). Потому что это был не обычный подъем флага. Это было возрождение . Доказательство того, что мы – отряд . Пускай маленький, но настоящий. Несгибаемый и упрямый. Настоящая «Эспада»…

И само собой застучало в голове у Словко:

"Ведь обещал же не рифмовать", – одернул он себя. Но не очень сурово, потому что сейчас угловатые строчки оказались, как говорится, "в жилу".

И все теперь было как надо. Правильно. Твердо. И ничего не потеряно. И много хорошего будет впереди…

Лишь одно беспокоило Словко. Рыжик был огорчен. Это видели не все, но Словко видел. И понимал. Рыжик, наверно, считал, что барабанить при подъеме нового флага поручат ему, как лучшему "солисту". Игорь, конечно, не стал бы возражать, но, видимо, просто не подумал об этом. А Рыжику что, не напрашиваться же…

Как-то надо было утешить его… Но эти мысли перебили звонкие удары о котелок. Он служил здесь корабельным колоколом (не тащить же было с собой настоящую рынду). За сигналом последовало громкое сообщение Кинтеля:

– Флибустьеры и мушкетеры! Готовимся к турниру имени знаменитого месье д\'Артаньяна и его трех не менее знаменитых коллег!..

Оказалось, что Каховский привез не только флаг, но еще и две рапиры, две маски и перчатки. Объяснил, что это сокровище с "древнейших времен" хранилось в его "родовом гнезде". В квартире, где он в школьную пору жил с отцом и его женой ("все равно что мамой") тетей Галей…

– Все собирался передать отряду, ну и вот, наконец…

От громового победного клича оранжевый флаг на мачте-сосне забился сильнее, чем от ветра…

Расчертили фехтовальную дорожку. Кинули жребий – у кого какой номер. Участвовать решили не все. Равиль Сегаев отказался: он был уже почти инструктором, то есть в другой возрастной категории. Сказал, что он и Ромка (тоже уже "большой") отведут душу потом, в отдельном поединке. Отказалась и Полинка. Рапиры были еще тяжеловаты для нее, а противники – слишком серьезны. Зато боковым судьей она была не хуже Романа, Равиля и Салазкина, ничто не укрывалось от ее зорких глаз: ни одно касание, которое можно было счесть за укол, ни одно нарушение…