– У вас там осталась, по-моему, треть бутылки…

– Непедагогично… – заметил Каховский. Не поймешь, с подковыркой или всерьез.

– На сей раз обойдемся без педагогики, – сказал Корнеич. – Салазкин, достань…

Тот вытащил из машину бутылку "Аксаковской", она была в самом деле полной на треть.

– Сядь, – велел Корнеич. Словко сел в открытой двери машины, вытянул наружу ноги. Корнеич плеснул на ладони, решительно провел ими по Словкиной "ходуле". Капитан Словуцкий мужественно взвыл.

– Зато жив останешься, – пообещал Корнеич и ту же операцию проделал с другой ногой. Словко хотел взвыть снова, но вспомнил, как вчера терпел похожую (хотя и не водкой) "обработку" Рыжик, и сцепил зубы.

– Теперь грузись, – разрешил Корнеич. Оказалось, что Кинтель и Салазкин уже приторочили велосипед к багажнику. Словко забрался на заднее сиденье. Слева сел Салазкин, справа Каховский.

Поехали.

– Откройте все окна, а то дух, как в самой пропойной забегаловке. Гаишники остановят, вот будет им радость, сказал Кинтель.

– Ну, не от водителя же дух, – заметил Каховский.

– Вы, Сергей Владимирович, рассуждаете с академической логикой. Как и положено деятелю науки, – глядя из зеркальца, сказал Кинтель. – А у гаишников логика своя. Известно какая…

– Говорят, на Украине президент собирается разогнать свою ГАИ, – вспомнил Салазкин.

– До Украины далеко… – сказал Кинтель.

Пахнувший клевером воздух врывался в открытые окна, изгонял из машины "антигаишный" дух.

– А куда это вы катались с бутылочкой? Пикник на обочине? – осторожно пошутил капитан Словуцкий.

– Да уж такой пикник, – вздохнул Корнеич. – На Савельевское кладбище ездили. Помянуть родных и друзей…

– Медведевых? – с пониманием сказал Словко.

– Ну да. Сашу и Кузнечика… А у Дани там братишка и мачеха…

– А еще там журналист Иванов, – добавил Каховский. – Капитан Словуцкий про него, наверно, не слыхал…

– Как это не слыхал! – возмутился Словко. – Это который выручал вас, когда вы тридцать лет назад слиняли из пионерского лагеря! Из-за того, что там директор ваше личное письмо прочитал!

– Точнее, тридцать два года назад, – усмехнулся Каховский. – Неужели и правда эту историю не забыли?..

Корнеич слегка обиделся:

– Я же тебе, Серега, говорил! Это один из коренных мифов "Эспады"!

– Горжусь… – покивал Каховский. – Хотя и печалюсь. При поминании, как быстротекучи годы… Где те романтические времена?

– А сейчас такие же времена, – заступился за свою эпоху Словко. – Рыжик вчера вот так же…

– Да, наслышан, – тут же согласился Каховский. – Он, к тому же, и помладше, чем я тогда был, и дорога была не в пример труднее…

– Рыжик – уникальная личность, – сказал Корнеич. – Он с первых дней впаялся в отряд всей душой. Даже непонятно, как мать не сумела в нем это разглядеть…

– Корнеич, он просится ко мне в экипаж, – вспомнил Словко.

– Ну так о чем речь! Все равно очень скоро экипаже придется переформировывать. Мадмуазель Смугина сделала одну командирскую должность вакантной. А ты же знаешь – это как выдернуть костяшку в башне из домино: сразу все сыплется. Недавно составлял ведомость для гонок и увидел, что все экипажи надо перетасовывать. Заранее предвижу, какие вопли будут на совете… Стажеров придется делать полноправными рулевыми. Так что имей ввиду: с Нессоновыми тебе придется расстаться.

– Тогда я возьму Рыжика и Матвея Рязанцева. А еще останется Сережка Гольденбаум… Они с Рыжиком приятели…

– А ты с Рыжиком, видать, тоже? – вдруг спросил Кинтель и глянул из зеркальца с каким-то особым интересом ("Может, вспомнил, как они когда-то подружились с Салазкиным?" – мелькнуло у Словко).

– Н-не знаю… – почему-то смутился Словко. – Просто я однажды помог ему… в одном деле… А сегодня вот опять… Но вообще-то я не понимаю, почему он ко мне просится. Мне одно время казалось даже, что он на меня дуется…

– За что?! – удивился Корнеич.

– Да осенью было дело… Он полез в яхту без спасательного жилета, забыл надеть. А я замотанный тогда был, дежурил на пирсе. Ну и рявкнул, как директор школы, и оставил его на берегу на целый час… Он потом долго косился на меня, дня три…

– Бывает, – усмехнулся Корнеич. – В девяносто втором я тоже рявкнул на одного такого разгильдяя и не хотел брать в рейс на Шаман. На шлюпке. Экипаж еле уговорил меня сменить гнев на милость…

– Это было ужасно… – заворочался и смешно запыхтел слева от Словко Салазкин. – Я был такой ранимый ребенок. Мог заболеть от расстройства…