– Когда увидел, что карета не годится, решил поехать, поискать у столба. Где ты говорил… Ну, поехал на велике. Смотрю, оно качается на сучке… – как самое простое дело объяснил Словко.

Рыжик тихо и убежденно сказал:

– Но это ведь чудо.

– Да, – согласился Словко. И не выдержал, выдал то, что сидело внутри: – Наверно, потому, что ты хороший человек, Рыжик.

Тот быстро глянул ему в лицо, замигал, начал суетливо связывать порванные концы нитки. Надел ее на шею. Подпрыгнул, сел на корму, закачал изжаленными ногами. Стал смотреть на свои потертые кроссовки. Вдруг спохватился и шумным шепотом выговорил:

– Ой… спасибо, Словко… такое-такое спасибо…

– Да чего там… – Словко сел рядом. – Корнеич сказал, что можешь идти в мой экипаж. Хоть с завтрашнего дня.

– Да? – тихо возликовал Рыжик. Вскинул ноги коленями к подбородку, крутнулся к Словко. – Это значит… уже точно?

– Куда уж точнее… если мы трое решили: ты, я и он…

Рыжик сосредоточенно засопел, задергал концы галстука. Чтобы он успокоился, Словко спросил скучноватым голосом:

– Чем ты сегодня с утра занимался? – И тут же сообразил: – А, знаю! Домой бегал, да?

– Конечно! Форму-то надо было надеть!.. Бабушка обрадовалась, когда узнала, что не буду в лагере. Говорит: "А чего тебе у других людей жить, а не дома?" А еще говорит: "Не такая уж я старая, сегодня сама в киоск за молоком ходила. Управимся вдвоем, зря Роза боится". Это, значит, мама моя… Может, правда?

– Посоветуйся с Корнеичем, – рассудил Словко. – Он ведь теперь за тебя головой отвечает.

– Да, посоветуюсь, – старательно кивнул Рыжик. И вдруг признался шепотом: – А еще я колесо раскрутил. – Оно, наверно, до сих пор вертится, у него же… такая инерция…

– Конечно, вертится, —согласился Словко.

– А еще я бабушку в церковь сводил, – прежним шепотом сказал Рыжик. – То есть в часовню. Это недалеко, у Хлебного моста. Ей там хотелось за кого-то свечку поставить, а соседка сказала, что ей с ней идти некогда… Ну вот… А потом я обратно к Игорю и Ксене. Меня их мама таким обедом накормила, хватит на неделю… – Он тихонько засмеялся и хлопнул себя по животу, которого не было.

Игорь и Ксеня видели, что у Словко и Рыжика свой какой-то разговор, и деликатно стояли в сторонке.

– Идите к Корнеичу, – кликнул их Словко. – Он вас будет сейчас назначать на яхты полноценными командирами. Пришел великий час,

– Ва-а? – не поверила Ксеня и округлила рот.

– Чтоб мне напороться на камни у Шамана! – поклялся Словко

Близнецы рванули к рубке, где на первой ступеньке трапа сидел Корнеич, окруженный "оранжевым народом".

Рыжик улыбался и гладил мизинцем висевшее поверх рубашки колесико. Словко посмотрел, подумал и спросил:

– Рыжик, а ты в церковь ходил ради бабушки? Или сам ты тоже верующий?

Он растерялся. Заморгал. Потом вдруг насупился:

– Я… да. Тоже. А что?

– Да ничего. Просто я подумал… Верующие ведь обычно крестики носят, а у тебя колесико…

Тогда Рыжик опять заулыбался:

– А здесь тоже крестик. Смотри: вот эти четыре спицы… – Он положил колесико на ладонь. – А эти четыре, как лучи солнца… А все вместе, будто роза ветров на карте…

– В самом деле… Да…

– Эй, Рыжик! – донеслось от рубки. Звал его Корнеич. – Беги сюда! Мама звонит!

Рыжик взметнулся с кормы. И вдруг испуганно замер.

– Да не бойся! – громко сказал Корнеич. – Беги! Все хорошо!

Густые солнечные брызги вертикально взлетали перед "Зюйдом" на метровую высоту. Потом, послушные встречному ветру, летели на носовую палубу, на визжавших от восторга матросов. Рыжик и Сережка, сидевшие на стаксель– и кливер-шкотах были в спасательных жилетах и плавках. Блестели, как фаянсовые коричневые статуэтки в оранжевых безрукавках. Матвей Рязанцев с гика-шкотом в стиснутых кулаках уселся на левом, наветренном борту, выгибался назад, поэтому большинство брызг проносилось над ним, задевало не всегда. До Словко, сидевшего на руле, долетало уже немного, но порой доставалось и ему… А еще доставалось облезлому тряпичному лисенку Берендею (размером с котенка), который смирненько сидел в лужице у швертового колодца. Это был Словкин корабельный талисман. Такие игрушечные зверята водились почти у всех рулевых – лягушата, кролики, обезьяны, мишки. При обычном плавании их привязывали на носу, к штагу. Считалось, что это традиция старинных парусников, которые всегда были украшены носовыми фигурами. Но во время гонок "фигуры" убирались внутрь яхты – чтобы не было лишнего сопротивления воздуха. И вот теперь Берендей безропотно промокал в кокпите, не имея даже удовольствия глядеть на озеро и яхты…

Конечно, пять лет назад, когда строили "Зюйд" и "Норд", проявили некоторое разгильдяйство. "Мягко выражаясь, досадную поспешность", – самокритично говорил Корнеич. Надо было на стыке форштевня и киля вывести плавные округлые изгибы обшивки, как в свое время у "Тремолино". Однако распаривать, выгибать фанеру по хитрым шаблоном – дело долгое. Хотелось спустить кечи в мае, в начале навигации, поэтому решили соединить обшивку днища и бортов "без хитростей", острой гранью. Ходят же с такими обводами "марктвены"!.. Но "марктвены" – одномачтовые бермудские шлюпы – были совсем другими. Они легко взбегали на волну, брызги разлетались по сторонам. А "Зюйд" и "Норд" на крутых курсах, взобравшись на склон волны до половины, утыкались носом в гребень, и гребень этот – с каскадами брызг и пены – летел на бак и в кокпит, на несчастный экипаж, поминавший строителей не по-доброму. В прохладную погоду приходилось натягивать поверх спасательных жилетов непромокаемые куртки с капюшонами. А иногда на крышках форпиков ставили полиэтиленовые отражатели брызг. Но на гонках ставить их – себе дороже: такое встречное сопротивление!