В тот год на тулонской каторге насчитывалось около четырех тысяч заключенных. Из них три тысячи работали в порту: на судовой верфи, гражданском складе, в артиллерийском парке, а также на строительстве гражданских объектов, где каторжникам были уготованы самые изнурительные работы. Те же, кому не нашлось места на этих объектах, закачивали и выкачивали корабельный балласт либо использовались как бурлаки при буксировке кораблей; а то перевозили мусор, выгружали и загружали суда боеприпасами и продовольствием. Некоторые работали санитарами или даже состояли на специальной службе. Были здесь и заключенные, закованные в двойные цепи, — за попытки к бегству. Впрочем, подобных событий тут давно не отмечалось — ко дню посещения каторги господином Бернардоном сигнальная пушка в тулонском порту молчала несколько месяцев.

И вовсе не потому, что в сердцах заключенных погасла любовь к свободе, хотя отчаяние сделало их цепи еще более тяжелыми. Просто комиссар выгнал надсмотрщиков, уличенных в халатности или измене долгу, оставшиеся же строго несли охрану, почитая свою службу делом чести. Начальство, восхищенное таким результатом, пребывало в обманчивом состоянии успокоенности, словно забыв, что с тулонской каторги бежать легче, нежели с любой другой.

Башенные часы в порту пробили половину первого, когда марселец достиг оконечности Новой гавани. На причале не было ни души.

За полчаса до его визита каторжане по звону колокола возвратились в бараки с работ, начинавшихся с самой зари. Каждому выдали по пайке. Пожизненно осужденные вставали на скамью, и надзиратель заковывал их в цепи, тогда как другие могли свободно расхаживать по баракам. По свистку унтера все расположились на корточках у своих котелков с похлебкой, традиционной бурдой из сушеных бобов.

Через час предстояло вновь идти на работы, которые заканчивались лишь к восьми часам вечера. Тогда несчастных препровождали назад в бараки, где они, забывшись на несколько часов тяжелым сном, могли наконец не думать о своей участи.

Воспользовавшись отсутствием каторжан, господин Бернардон принялся обследовать территорию порта. Однако непохоже было, что это занятие его увлекает; заметив унтера, он быстро подошел к нему и как бы невзначай спросил:

— Сударь, в котором часу заключенные возвращаются в порт?

— В час дня, — ответил унтер.

— А как они работают — все вместе?

— Нет. Часть трудится под началом мастеров в слесарных и литейных мастерских, часть плетет канаты — тут нужны определенные навыки, и у нас, надо сказать, есть отменные умельцы.

— Значит, каторжане могут заработать себе на жизнь?

— Разумеется.

— И сколько они получают?

— По-разному. За час или день — от пяти до двадцати сантимов. Если же работать сдельно, можно получить и все тридцать.

— Имеют ли они право тратить свои гроши?

— Ну, конечно. — Унтер даже обиделся. — Им разрешается покупать табак, несмотря на правила, запрещающие курить. За несколько сантимов они получают порцию мясного рагу с овощами.

— А платят всем одинаково?

— Никак нет! Осужденные пожизненно забирают свои деньги полностью. У других треть удерживают до окончания срока, чтобы по выходе с каторги они не остались ни с чем.

— Ах, вот как… — заметил господин Бернардон и погрузился в раздумья.

— Право, сударь, — продолжал между тем унтер, — не такие уж они несчастные. Если бы вели себя смирно и не пытались бежать, порядки вообще были бы мягче, и сетовать на судьбу им пришлось бы не больше, чем городским рабочим.

— Значит, когда кто-то пытается бежать, — спросил марселец сдавленным голосом, — ему продлевают срок?

— Не только! Еще избивают и заковывают в двойные кандалы.

— Избивают?..

— Ну да, лупят по лопаткам — пятьдесят или шестьдесят ударов канатом, пропитанным гудроном; [5] в зависимости от тяжести проступка.

— После такой экзекуции бежать уже невозможно? Да еще в двойных кандалах!

— Практически невозможно, — согласился унтер. — Каторжников приковывают к ножкам скамеек, и они уже никогда не покидают барак.

— Выходит, легче всего бежать во время работ?

— Ну да. Ведь работать приходится попарно и, хотя за каждой парой следит надзиратель, некоторая свобода передвижения все-таки есть. Но какая у этих парней сноровка! Представьте: за считанные минуты они способны разорвать самую прочную цепь. Если натяжной клин в подвижном болте припаян намертво» кольцо не трогают, а рвут первое звено в цепи. Многие, работающие в слесарных, без труда находят нужный инструмент, например, железную пластинку, на которой выбит их номер. А уж ежели удается раздобыть пружину от часов, то жди выстрела сигнальной пушки! Да что там говорить: есть тысяча способов бежать, и ни один заключенный никому не продаст свой секрет.

— Но где им удается все это прятать?

— Везде и нигде. В складках рубища, под мышками. Особенно ловко припрятывают у нас маленькие стальные пластины. Совсем недавно у одного отобрали корзину, так что бы вы думали, — в ней оказались лезвия и пилки. Ах, сударь, нет ничего невозможного для тех, кто мечтает вновь обрести свободу.

Раздался бой часов: полдень. Унтер-офицер отдал гостю честь и возвратился на пост. Каторжане выходили из тюрьмы: некоторые — по одному, другие — скованные попарно. Надзиратели не спускали с них глаз. Вскоре порт заполнился шумом голосов, лязгом железа и грубой бранью стражников.