Вспоминается детство. Вот в такую лунную ночь в жарко натопленной комнате, когда слышен только ход сонного маятника, хорошо подойти к окну и сквозь мутнеющее от мороза стекло всматриваться в снежные искры, в белые тихие крыши, в звезды, огромные, как елочные орехи, с иголочками-лучами.

Тяжело в такую ночь одному и вместе с тем хорошо. Тяжело потому, что хочется поделиться с близким человеком, а нет его под рукой, и хорошо: что-то поет в тебе и кажется - все возможно. Все хорошее возможно в такую минуту.

Я подошел к командиру роты. Он сидел на подножке маслозаправщика и с ожесточением смотрел на небо.

–  Ишь, навалила, прорва, - сказал он, подвигаясь и освобождая мне место.
– Ну и погода. То снег, то дождь - шут его знает, что за климат. Вот у нас в Сибири: если жара, так жарко, если мороз - так мороз. Порядок. А здесь, скажем, сейчас холодно, глядишь - завтра все равно летать нельзя: туманит, и к вечеру снова снег, и опять убирай… Нелегко воевать лопатой, - закончил он, словно я спорил с ним.

–  А нельзя ли у вас лопату?

–  А хоть десяток, вон у сосенки, - хмуро ответил лейтенант, видимо, обиженный тем, что беседа не состоялась.

Я взял лопату и пошел к полосе.

–  Нашего полку прибыло, ребята! Становись сюда, товарищ командир, - сказал крайний краснофлотец.

Снегу было много, полоса огромная. Я стал рядом и принялся сгребать с полосы. Снег так и летел из-под лопат. Скоро к нашему краю подъехала машина, и за несколько минут мы навалили полный кузов. Серебристая в свете луны пыль летала в воздухе. Бушлаты и ушанки краснофлотцев побелели.

–  Ну, теперь перекур!
– объявил мой сосед.

Человека четыре, работавших рядом, отошли к палатке у старта. В палатке лежали свежие сосновые ветки и горел фонарь. У входа стоял бачок с водой и кружкой на медной цепочке.

Мой сосед достал кисет с махоркой и протянул мне:

–  Покурите, товарищ летчик, нашего.

–  А вы папиросы не хотите?

–  Отчего же.

Мы сели в палатке у входа. Четыре краснофлотца потянулись к моим папиросам. Все закурили, незаметно завязался общий разговор.

–  Вы, часом, не Борисов будете?

–  Борисов.

–  Тот самый Борисов? Вы уж простите, что я так сразу, дело житейское.

–  Да, тот.

Краснофлотцы посмотрели на меня с любопытством.

–  Да, любишь кататься - люби и саночки возить, - неожиданно сказал мой сосед.

–  Это так, - подтвердил другой, доставая сухарь из кармана и принимаясь его грызть.
– Нет, вы по совести скажите, товарищ командир: довольны, что не летаете?

–  А чего ему стало, - заметил кто-то, - сыт, обут и нос в табаке.

–  Как же так, ребята? Учился на штурмана, знаю дело. И вдруг: довольно летать, идите в канцелярию. Товарищи мои летают, а я в это время приказы переписываю…

Эти слова вырвались у меня невольно и, должно быть, произвели впечатление на краснофлотцев. Все примолкли.

–  Правильно говорите, товарищ командир, - сказал наконец маленький краснофлотец, сидевший на корточках и куривший почему-то в рукав, обращаясь не столько ко мне, сколько к краснофлотцу, спросившему, доволен ли я, что не летаю.
– Легкое ли дело - со своего места уйти. Возьми Сергеева: сняли его за беспорядки, поставили на другую работу. Так ведь как человек страдал! Или вот служил я до ранения на «охотнике». Случалось, что провинившегося не брали в операцию. Дружки уходят в море, а он сиди на берегу и грей пузо. Так ведь как страдал. И понятно!

–  А мне нет, - заговорил тот, который начал с замечания по поводу носа в табаке.
– Чего, спрашивается, человеку надо? Или он самый последний дурак, или перед кем-то выкомаривает: вот, мол, я какой, смотрите на меня!

–  Глупости!
– неожиданно и зло оборвал его мой сосед.
– Совести нет, потому и не понимаешь.

Сидевший на корточках краснофлотец засмеялся.

–  А при чем тут совесть?
– обиженно возразил задетый.

–  Выходит, для одного наказание, а для другого счастье, поди разберись, - сказал краснофлотец, кусавший сухарь.

–  Так ведь товарища командира никто и не наказывал. Просто не хотят летать с ним - и точка.

–  А это что, не наказание? А по-моему, оно даже иному непосильное, только если совесть у человека есть. А бессовестного, конечно, не прошибешь, с ним другой разговор… Товарища командира я понимаю, ему сейчас жизнь - не мед с сахаром.

–  Ребята, - сказал я, - мой сосед…

–  Его Горбуновым зовут.

–  Вот товарищ Горбунов верно говорил: тут и впрямь дело в совести, даже наверняка в совести. Одно я вам пожелаю - не оказаться в моем положении, и еще скажу: только скотина может мне позавидовать.