Шрифт:
— Да, твое счастье, что ты не подо мной сидишь. Хрен бы ты у меня полковником был. И почему вы, менты, такие разгильдяи?
Нет, кажется, не прикрывается. В голове кроме Устава и приказов ни черта. Как же так вышло, что до такой должности пустили бидон с таким убогим содержимым в фуражке. Чудна загадками матушка-Россия.
— Почему вы, сапоги, такие деревянные? — хмуро парировал полковник.
— Разговорчики, — набычился Голубев. — Ты скажи лучше, у тебя в машине пара мест найдется?
— Найдется, — пожал плечами Сергей Витальевич. — А чего?
— Чего? — передразнил генерал. — Уезжать отсюда пора, вот чего. Через полчаса аномалию твою утюжить начнут.
— Как? — не понял полковник. — В смысле — утюжить?
— В прямом. С воздуха. Приказ президента.
Внутри что-то сжалось. Людей, конечно, эвакуировали, даже коллекцию Третьяковки из ЦДХ вроде вывезти успели. Но памятники в парке за ЦДХ, и сам Дом художника, и река, и Парк Культуры, и… А самое главное люди. Ведь те, что ушли в аномальную зону, могли и выжить. Никто ж не знает что там внутри. Исследовать надо. А они бомбить.
— Езжайте, — решил Сергей Витальевич. — Я остаюсь.
Он развернулся и направился к мосту. Единственная возможность понять что там происходит, это войти туда самому наконец. Войти, понять и вернуться.
Полковник успел сделать всего несколько шагов. В плечо впилось что-то, словно железными тисками сжало. Дернуло, заставляя остановиться.
Сергей Витальевич обернулся. Перед ним стоял генерал, рукой крепко держал за плечо.
— Садись в машину, полкан, и не выеживайся. Еще один шаг, и я тебя пристрелю на месте. Понял? Пока я тут распоряжаюсь никто без приказа ничего делать не будет, понял? Пошел живо.
Внутри что-то надломилось, будто пружина лопнула. Полковник ухватился за генеральское запястье, зло отшвырнул руку и обреченно пошел к машине. Сел на переднее сидение. Голубев со своим напарником утрамбовались назад.
— Поехали обратно, — тихо сказал водителю.
Машина заурчала набирающим обороты двигателем и покатилась против движения, которого здесь не было уже три дня, в обратную сторону.
— Слушай, Голубев, — спросил Сергей Витальевич, глянув в зеркало. — А если тебе сейчас прикажут демонстрацию там за оцеплением разогнать, неужели начнешь из пулеметов по народу шарашить и танками давить? Или все-таки задумаешься?
Генерал фыркнул с заднего сидения, ответил таким тоном, словно бы разговаривал с идиотом:
— Приказы не обдумываются и не обсуждаются. Приказы принимаются к исполнению и исполняются.
Полковник безнадежно отвернулся к окну. Генерал посмотрел на часы.
— Двадцать три минуты осталось.
Бычич сидел за столом на кухне и подозрительно смотрел на кружку с чаем.
— Чего за варево? — принюхавшись, спросил у Яги.
— Пей, — отмахнулась та. — Объяснять дольше. Не волнуйся, не отравишься.
Богатырь осторожно пригубил. Принюхиваясь, словно зверь, сделал несколько маленьких глоточков. Наконец глотнул смелее.
— Чего только не придумают, — подивился он. — Зелье каждый день пить, это ж надо. А может ты того, приворожить меня вздумала?
Витязь рассмеялся собственной шутке. Старуха покосилась недовольно.
— Нужен ты мне больно, привораживать тебя. Корми потом такого лба всю жизнь. И рот открываешь, дурак дураком. Говорила, молчи, умнее выглядишь. Потом, ты ж в современной жизни ничего не знаешь. На кой ты мне такой.
— Чего это я не знаю? — насупился Бычич.
— Да ничего. Ходишь вон все, как петух деревенский. Переоделся бы во что понеприметнее. Сколько раз уж повторяла.
Мужчина отставил чашку, оглядел белую, расшитую петухами рубаху.
— Чего это мне переодеваться? Я на бой, как на праздник. Вот и рубаха праздничная. Чай, не просто так железом махаем, за правду стоим.
Яга поднялась, принялась неторопливо убирать со стола. Движения были ленивыми. С другой стороны куда ей торопиться.
— Тебе здесь жить, — сообщила между делом. — В таком наряде долго не проживешь.
Богатырь покачал головой:
— Я на мост вернусь. Чего мне здесь? Там правда, а тут… Я вот посмотрел как живете, чуть блаженным не сделался. Не мое это. Вернусь.
Старуха составляла тарелки в стопку, услыхав ответ замерла. На богатыря поглядела как на чудо света, что раньше говорят числом семь существовали, пока новых не напридумывали без счета.
— Кто ж тебя туда живого пустит? Али покон не знаешь?