Оборвались все, исхудали, водой пропитались так, что смотреть на нее было тошно, однако пришло время, и природа взяла свое: иссякли хляби небесные, появилось солнце, стало припекать спины, уничтожать грязь. Сначала она загустела, потом начала черстветь, в комья сбиваться, и скоро просохло так, что на дорогах заклубилась пыль. За дело принялись машины и кони, солдатам дали отдохнуть пару дней, и снова начались учения.

Однажды вечером, после возвращения с занятий, у землянки КП роты среди новобранцев Гришка разглядел высокую и тощую фигуру Лешки Ерохина. Вот кто все знает о семье и может рассказать! Нетерпеливые, готовые вынести из строя ноги сдержал, а с голосом не справился:

–  Лешка!
– крикнул громко.
– Лешка, ты?

Лешка обернулся - это был действительно он, - но среди одинаково одетых солдат Ерохин не мог выделить друга и недоуменно оглядывался.

–  Эт-то еще что такое? Кто кричал?
– остановил взвод новый его командир Дыховенко.
– Повторяю, кто кричал?

Иванов не отозвался. Молчал и взвод. Лейтенанта не любили за излишнюю придирчивость и «ячество». Еще не воевали с ним, но раскусили и решили показать свой характер.

–  Ну что ж, будете стоять, пока виновный не назовет себя. Смир-р-рна!
– скомандовал лейтенант.

Взвод замер. Первая растерянность, не позволившая признаться, прошла, ничего плохого в своем поступке Иванов не видел, был уверен, что, если скажет лейтенанту, почему крикнул, скажет, что значит для него эта встреча, лейтенант поймет его и отпустит взвод отдыхать. Открыл было рот, чтобы признаться, но сосед толкнул в бок - молчи! Другие приказывали глазами то же.

–  Не устали? Тогда постойте еще, - подал голос лейтенант.

–  И вы - тоже, - скороговоркой выговорил кто-то.

–  Что-о?
– совсем разозлился Духовенко.
– Кто позволил себе вступать со мной в пререкания? Будете стоять, пока из строя не выйдут двое. И не гудеть. Я из вас дурь выбью! Вы у меня шелковенькими станете. Стойте, стойте, а я посижу - мне спешить некуда.

Лейтенант присел на пенек, закурил и отвернулся. Фигура его выражала спокойствие и терпение, однако желваки ходили ходуном, цигарка подрагивала в руке. Взвод переминался с ноги на ногу и роптал. Взаимная ненависть росла, и неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, не выйди из землянки капитан Малышкин.

–  Взвод, вольно. Разойдись!
– скомандовал он, мигом оценив обстановку.
– Лейтенанта Духовенко прошу зайти ко мне.

Разминая затекшие от длительного стояния ноги, солдаты радовались:

–  Всыплет ротный нашему фельдфебелю!

–  За дело. Пусть не издевается. Молодой, а ведет себя как царский золотопогонник.

Иванов бросился к Лешке. Не умея целоваться, они обнялись, сжали друг друга в объятиях.

–  Что с моими, Леша?
– шепотом, боясь услышать самое страшное, спросил Иванов.

–  Они домой уехали, - сухо и равнодушно, как показалось Иванову, ответил Лешка.

–  И все живы? Все, все?
– не верил, с подозрением заглядывал другу в глаза Иванов.

–  Целехоньки. Что ты на меня так смотришь?

–  А письма ты мне от них не привез?

–  Рехнулся? Кто мог знать, что мы встретимся.

–  Фу, черт, и правда рехнулся. Так живы, да? А я уж думал… Письма пишу - не отвечают, мать одного нашего хотела им мой адрес сообщить - молчат. Решил, что хана им. Пойдем посидим где-нибудь, ты расскажешь, как они без меня жили, как вам спастись удалось, когда они уехали. Фашисты ведь перед отступлением и расстреливают, и с собой угоняют, и дома сжигают, чтобы нашим солдатам обогреться было негде.

Все оказалось очень просто: когда бои приблизились к Телепнево, все ушли в леса и вернулись после освобождения. Тут понятно, а вот как Лешка попал в его роту? В армию его должны, конечно, призвать, но мог Лешка оказаться и в другом полку, и в другой дивизии, и даже на другом фронте. Попал бы в первый батальон, и черт знает когда бы увиделись, а может быть, и совсем не встретились. Он позвал друга посидеть, а сам то и дело вскакивал, снова садился, удивлялся, как складно все получилось, радовался, что видит Лешку, что живы и невредимы мать и сестренки. Говорил громко, размахивал руками и не замечал, как завистливо смотрит Лешка на его автомат, на сумку с противогазом и с недоумением на него самого, бесконечно восклицавшего: «Правда?

Так и было? Надо же! Ну как хорошо! Как ты меня обрадовал! Может, я сплю? Ущипни меня, Лешка! Ущипни - не бойся».

–  Не писали мои, как доехали? А отец не нашелся? От него письмо не приходило?

–  Гри-ша, он-то как мог знать, что вас к нам выселяли?

–  Да, да. Совсем сдурел. Ничего не соображаю. Ты просись в наш взвод, в третий. Лейтенант у нас зверь, но ребята хорошие.

Письмо в Валышево написал в тот же вечер. Все, что можно, не выдавая военной тайны, о себе сообщил, а вот как дать знать матери, где находится, сообразить не мог. Помог старый солдат: