Тарас простил мне свою неудачу со штанами, говорил, что любит меня и мои книги, и звал в Киев. Я кивал.

– Нох айн маль «Цинцано», биттэ…

Наконец в голове слегка зашумело. Пора было идти спать, утренний рейс – ранний.

На прощанье я усмотрел пузатую бутылку с весьма экзотической наклейкой: парусник на фоне карты полушарий.

– Геноссе бармен, их виль дизэ фляше мит шиф! – (кто знает немецкий, да простит меня).

Бармен бурно запротестовал. Из его речи я понял, что эта бутылка не есть товар для продажи, она имеет чисто декоративную функцию.

Я совершенно трезво погрозил бармену пальцем:

– Найн, найн! Дас ист унрехт! Унвар! Их хабе рехт унд вунш дизэ фляше цу кауфен. То есть я имеет право и желание ее покупайт!..

Тарас тянул меня за рукав.

К бармену подошел помощник (а может, начальник), что-то быстро сказал. Бармен с резиновой улыбкой принес бутылку и поставил передо мной.

– Данке шён, – величественно отреагировал я и протянул купюру с портретом не то Гете, не то Шиллера. – Нет-нет, сдачи не надо.

Последнее было сказано по-русски, но бармен понял. Это в момент изменило его отношение ко мне. Улыбаясь уже вполне искренне, он помог мне подняться…

В номере я упаковал бутылку в чемодан. А коробка с посудой в чемодан не влезла. В аэропорту я попытался объявить ее ручной кладью, поскольку опасался за судьбу тонкого стекла. Но стоявшая на контроле фройлен решительно этому воспротивилась. С тяжелой после вчерашнего головой я затеял перепалку:

– Как фройлен не понимает! Это же обязательно фербрехен!

Ко мне полетел провожавший нас Гримм

– Слава, что ты мелешь! «Фербрехен» – это «преступление»!

– Я хотел сказать «оно разобьется»!

– «Разбиваться» значит «цербрехен»!

– Черт вас побери с вашими приставками… – Пришлось отдать коробку.

К счастью, «цербрехен» не случилось. Я привез посуду в родную столицу в целости. Экзотическую бутылку тоже. Ее содержимое мы с друзьями в редакции «Пионера» поглотили в тот же вечер. Напиток оказался чудовищной дрянью, каким-то слабым и вонючим джином. Однако пустую бутылку я привез домой, в Свердловск, и она долго стояла в серванте, прекрасно сочетаясь с «корабельными» стаканами и рюмками.

Гости выражали неизменное желание испытать эту веймарскую посуду в деле. В итоге через несколько лет от нее остались лишь две рюмки и фужер.. Их я храню на память о предрождественской неделе в Веймаре, который остался в моей памяти, как сказочный, андерсеновский город.

Ребят из «Каравеллы» карты интересовали гораздо больше, чем стаканы. Разложив карты на полу в отрядной кают-компании, юные подшкиперы, штурманы и капитаны подолгу разглядывали старинные изображения нашей матушки-планеты с удивительными рисунками кораблей и морских чудовищ. И в конце концов нарисовали похожую карту на восьми картонных листах.

На этой карте разворачивались азартные игры с крошечными моделями кораблей, которые вели сражения и отправлялись в дальние экспедиции. Условия игры определялись не банальными кубиками с доминошными дырками, а верчением тяжелого корабельного штурвала, чья специально отмеченная ручка определяла направления ветров и длину очередного корабельного хода…

А купленные в Германии карты хранились у меня два с половиной года. И расстался я с ними почти без сожаления.

Вот как это случилось…

Опытные яхтсмены говорят, что наше далекое от морей Верх-Исетское озеро по силе ветров и волнению похоже на Финский залив. Не знаю, штормовать в «Маркизовой луже» не приходилось, но на озере я сам видел, как взбесившимися волнами выбрасывает на берег морские яхты с тяжелыми балластными фальшкилями.

Понятно, что нашим легоньким швертботам порой приходится не сладко. Да и более крупным судам – тоже. И одно из первых таких испытаний выпало флотилии в давнем семьдесят третьем году.

В конце июля на морской базе ДОСААФ праздновали День военно-морского флота. Привлекли и «Каравеллу». Наш флот тогда еще был совсем не велик. На праздник мы смогли выставить лишь три суденышка: две польские разборные яхточки со складными мачтами и надувными бортами и того же размера швертботик типа «Кадет». Недавно построенный «Кадет» (по имени «Том Сойер») был довольно крепок. А польские кораблики типа «Мева» – «Андрюшка» и «Драккар» – за предыдущие три года немало потерпели в бурных уральских водах и к тому моменту представляли собой весьма хлипкие конструкции.