Шрифт:
Опустив голову, Костя стал в строй. Когда он поравнялся с лейтенантом, тот обнял его за плечи:
— Ничего, у вас есть характер. Остальное приложится…
После обеда выдалось немного свободного времени — по недавним, штатским, меркам — кроха времени, но и эта кроха была дорога, и не использовать ее — мотовство. Юра решил написать отцу. Ушел из казармы, прихватив папку-планшет, чтобы подложить под лист бумаги. Устроился на скамейке в конце аллеи под шумной раскидистой белолисткой.
Фразы точно выстреливались. Не щадя себя, он признался отцу в том, что начал службу хуже, чем хотел, что не такой он ладный, как самому представлялось. Веселого мало, гордиться нечем.
Письмо получилось короткое, но все было сказано. Однако что-то мешало запечатать его в конверт. Юра поразмыслил, что бы еще такое приписать, но слова не шли, и он сунул письмо в папку-планшет.
Место было хорошее, не хотелось его покидать, но пора было идти. С сожалением Юра оглядел все вокруг и невольно задержал взгляд на светлой и яркой картине. Она — как цветной кадр: сверху ее обрезала густая крона белолистки, снизу — каменная ограда, слева — угол клуба, справа — высоковольтная мачта. В узком прямоугольнике прорисовались покатые горы в пенистой зелени, чуть волокнистые облака, наискось рассеченные белым следом самолета. Над оградой, резко выделяясь на фоне гор, стояли башенки новых домов. Все так легко, соразмерно, красочно, что почти не верилось в реальность этой картины. Будто привиделось.
Юра раскрыл папку-планшет. На бумагу упала зеленая тень листвы. Понимая, что времени почти нет, он тем не менее достал из коленкорового карманчика карандаш, провел линию — обозначил ограду. И уже не мог остановиться: мягко нанес волнистые контуры гор и резко — грани зданий. Впервые натура, такая, какая она есть, совпала с тем, что грезилось в мечтах.
— Хорошо увиделось…
Юре почудилось, что он сам подумал так, и сказал:
— Кажется, научился видеть…
Захлопнув планшет, Юра оглянулся: за спиной стоял сержант Ромкин.
— Иногда я тут занимаюсь, — объяснил сержант. — Пришел, а здесь вы. И загляделся без разрешения.
— Пожалуйста, занимайтесь, я пойду.
— Пока заглядывал вам под руку, время ушло…
— Да, идти надо…
— Пойдемте вместе… В художественный собираетесь подать?
Они шли в тени деревьев, шли медленнее, чем полагалось.
— Куда мне! В архитектурный мечтаю. Попасть бы…
— Попадете. Тому, кто хочет в институт, в армии помогают. Да вы и сами времени не теряете.
— Нынче само так вышло…
— Это и хорошо, что само. — Сержант зашагал быстрее. — Значит, глубоко все сидит.
Юра с трудом поспевал за сержантом — шаг у того сильный и широкий. Хоть беги! Ромкин молчал. Молчал и Юра, но молчание было добрым. Юра был рад тому случаю, что свел его с сержантом за делом, далеким от службы.
У казармы Ромкин на миг задержался:
— Не таитесь. Ваши занятия не противоречат службе.
В первый же недолгий перекур Юра закончил письмо. Приписал, что не забывает об архитектурном институте, кое-что предпринимает.
Эта приписка, убежден был Юра, скажет отцу и матери больше, чем длинные заверения. Они поймут: дела его наладятся — он сделает все, чтобы они наладились…
5
Второй день волновалась тетя Катя, второй день она вспоминала, что пережила, обнаружив исчезновение Максима.
— Твое бегство могло свести меня с ума, — жаловалась тетя. — Какие вы, дети, жестокие, бессердечные… Мало ли что могло случиться, а я ничего не знаю!
— Ну что могло случиться? — успокаивал ее дядя.
— Ребенок только что приехал в город, ребенок ни с кем не успел познакомиться, ребенок, как все дети, любопытен, ребенок…
— Тетя Катя, я уже пионер!
— Ничего, что пионер; для меня ты всегда будешь ребенком!
Тетя, словно мама. Та тоже на редкость беспокойная, та только папе не говорит, что для нее он, папа, всегда будет ребенком, а Максиму и Володе — каждый день.
— У этого ребенка гражданское самосознание уже просыпается, — возражал дядя.
— Просыпается!.. Пусть сначала совсем проснется! — перебивала тетя.
— Уже давно проснулось! — убеждал Максим. — Ничего со мной нигде не случится. Что я, во Вьетнам сбежал, что ли?
— Во Вьетнам! — испугалась тетя. — Еще этого не хватало, чтоб ты от нас во Вьетнам сбежал! Что за порода синевская? Лева в детстве в Испанию рвался…
— Не так уж и в детстве, — обиделся дядя.
— Не призывали — значит, в детстве, — твердо сказала тетя.
— И порода тут ни при чем. У каждого поколения — своя Испания. Какой же он пионер, если не мечтает помочь тем, кто борется за свободу?