…До утра два или три раза она, полуодетая, выходила из спальни, становилась на колени около Никодима, заботливо отирала холодный пот с его лба, согревала ему руки и дышала на веки, но он не приходил в сознание.

Утром, довольно рано, госпожа NN подошла к телефону, позвонила, назвала номер, но когда оттуда ответили, она быстро повесила трубку, вернулась к Никодиму, села около него на пол и, склонив свою голову к его лицу, сидела так весьма долго.

В течение дня пыталась она позвонить еще раза два или три, но, отказываясь каждый раз от своего намерения, возвращалась к Никодиму, опять склонялась над ним и говорила ему на ухо ласковые слова; иногда она сдерживала рыдания, поводя плечами.

Наконец, она решилась, вызвала кого-то по телефону и заговорила. Не называя своего собеседника по имени, она стала спрашивать, не знает ли тот, кто такой ее случайный посетитель и просила взять Никодима из ее квартиры.

Через полчаса после разговора в ее квартире появились четверо молодых людей: трое так себе, в котелках, а четвертый в лощеном цилиндре, смуглый и с постоянной на почти негритянском лице улыбкой, от которой сверкали его белые крепкие зубы. Вежливо поклонившись госпоже NN. они подняли Никодима и осторожно вынесли его. А еще через полчаса к дому на Надеждинской подъехал в автомобиле господин восточного типа, крепкий, жилистый, и прошел в квартиру госпожи NN. Схватив ее за руку довольно неучтиво, он прошел с ней в будуар и начал какое-то объяснение. Говорил он громко, резко — она отвечала спокойно и настойчиво. Через четверть часа он покинул ее квартиру явно раздосадованный.

Никодим же не слышал, как его вынесли из квартиры госпожи NN и как привезли домой.

Он пришел в сознание спустя очень много времени после описанного события.

Очнулся он на своей городской квартире. Глаза его открылись вдруг, и, лежа в широкой постели, он перед собою на серой стене, окаймленной золотым бордюром, первым увидел бледное световое пятно — разделенное на четырехугольники тенью от переплета окна — отражение солнца.

В комнате было тихо-тихо, и Никодиму показалось, что в квартире он только один. И еще долго, пока он думал в неподвижности, даже и малейший звук не нарушил тишины.

Думая, он старался припомнить, что случилось с ним после его отъезда из дома в лесу. История с десятью шкафами и то, как он появился в квартире госпожи NN, — вспомнились ему легко и просто, со всеми подробностями. Но о последующем остались весьма смутные воспоминания и даже скорее не воспоминания, а лишь ощущение чего-то происходившего и оставшегося для него закрытым. Из смутного вдруг начинало выделяться лицо отца, склоненное над Никодимом, но не из комнаты, а из пустоты, и лицо госпожи NN, тоже над ним — одно и рядом с лицом отца; потом еще лица незнакомые, с шевелящимися без звуков губами. Кроме того, столик около кровати и на нем, по временам, серый мохнатый цилиндр и прислоненная к столику отцовская суковатая палка. Затем собственные Никодимовы слова: "Я хочу такой серый цилиндр. Купите мне, пожалуйста, или закажите у Вотье". Кто-то отвечал ему согласием — кажется, госпожа NN.

Но что же еще было? Было что-то несомненно. Будто не все он лежал в постели, а вставал уже, что-то делал, куда-то торопился.

Волнуясь от бессилия вспомнить хотя бы малую часть происходившего, он приподнялся в кровати и обвел комнату медленным взглядом. В числе прочих вещей, занимавших свои знакомые места, он увидел новое: отцовскую вересковую палку у подоконника. "Значит, отец находится действительно здесь, — подумал Никодим, — и мои представления меня не обманывают". Едва он это подумал, как в комнату на цыпочках вошел отец и, увидев Никодима сидящим, вдруг бросился к нему стремительно. Стремительность движения к отцу совсем не шла, что Никодим особенно остро подметил тогда. Говорить отец ничего не мог от волнения, лицо его выражало тревогу (столь необыкновенное для него выражение) и похудело.

Никодим заговорил первым. Он спросил отца: "А серый цилиндр уже готов?"

Отец удивленно приподнял брови и даже испугался: ему показалось, что сын сошел с ума.

— Серый цилиндр?

— Ну да, серый цилиндр, который обещала купить мне госпожа NN.

В голосе Никодима прозвучала детская обида.

— Госпожа NN?!

— Ну да. Госпожа NN. Разве она здесь не была или ты ее не знаешь?

— Нет, я ее знаю. Она была здесь… Один раз…

— А где же она теперь?

— Она уехала куда-то.

— А куда уехала?

— Этого я не знаю. Да ты ляг, успокойся… я узнаю, куда она уехала, — сказал отец очень ласково и принялся укладывать Никодима обратно в постель.

Значит, не все в его воспоминаниях было правдой — серый цилиндр здесь, на столике около кровати, никогда не стоял? И, смущенный этим сомнением, Никодим прекратил разговор.

На другой день Никодим оправился настолько, что уже мог встать с постели. Входя в столовую, он столкнулся с отцом, и первым вопросом, обращенным к отцу, у Никодима было:

— Ну, папа, узнал ты, куда уехала госпожа NN?

Отец виновато взглянул на сына и сказал:

— Я забыл об этом.

— Так я сам узнаю, — ответил Никодим и направился было к выходу. Но отец остановил его словами: "Тебе еще нельзя на улицу", — и, взяв Никодима под руку, отвел его обратно в спальню.

Никодим не стал спорить и даже сказал: "Мне бы в деревню теперь хорошо, я там отдохну".

На другой день они выехали в имение. Всю дорогу Михаил Онуфриевич бережно смотрел за сыном, а когда тот заговаривал о своей болезни, старался отвести Никодима от такого разговора. Никодим же не замечал, что теряет нити и разговора и своих мыслей.