Сопровождавший Никодима слуга-сириец подремывал, свесив с мула свои длинные ноги — настолько длинные, что, когда в дремоте он опускал их невольно, они цеплялись за камни. Тогда он, ворча, поддергивал их.

Сириец этот явился к Никодиму с предложением своих услуг еще в Яффе. Он немного говорил по-русски и очень хорошо по-английски, но в лице его и в облике сирийского было весьма мало — скорее он напоминал англичанина, и Никодим даже подумал, не отпрыск ли крестоносцев этот сириец. Однако сам сириец, спрошенный Никодимом о том, отговорился полным незнанием, и действительно, по выражению его лица в ту минуту можно было думать, что крестоносцы — для него звук пустой.

Он мало разговаривал и чаще всего мурлыкал песенку, но за Никодимом присматривал очень внимательно и оказался добросовестным слугой.

К Мертвому морю Никодим ехал не только по собственному желанию: в Яффе ему подали письмо от Якова Савельича, который извещал его, что он сейчас живет в Иерусалиме, но оттуда предполагает ехать к Мертвому морю и, если Никодим свободен, пусть приедет туда же, чтобы непременно повидаться с ним.

Дорога в письме была указана. Сириец уверил Никодима, что он также знает дорогу. Но теперь, задремав, он, по-видимому, сбился с настоящей направления и, когда Никодим, наскучив не кончающейся ездой, окликнул его — сириец, вздрогнув от неожиданности, протер глаза, осмотрелся кругом и сказал с досадой:

— Мы не туда попали, напрасно я понадеялся на мулов.

— Что же будем делать? — спросил Никодим.

— Мы можем ехать наугад в сторону, хотя это очень трудно, — пояснил сириец, — лучше нам ехать той же дорогой — наверное, куда-нибудь приедем и спросим там. Я не местный житель. Я знаю только одну дорогу.

Никодим согласился. Они тронулись дальше и к вечеру заметили у дороги одинокое строение обыкновенного в тех местах типа, белое с плоскою кровлей.

У порога жилища находились двое: очень старый еврей, с седой бородою до пояса, одетый в черное и молодой человек тоже еврейского типа, но в клетчатом европейском костюме коричневого цвета.

Старый еврей сидел на пороге, закрыв глаза, и нараспев произносил молитву, а молодой с веселым и приветливым видом покуривал папироску и посматривал по сторонам.

За домом, запирая проход между двумя скалами, возвышались тяжелые железные ворота, утыканные поверху зазубренными железными остриями. Ни одного растения не было видно около дома — голый камень и песок повсюду.

Сириец, ехавший впереди, слез с мула и, ведя его в поводу, направился к молодому еврею.

— Даст ли господин путникам совет и ночлег? — спросил его сириец.

Еврей ответил утвердительным кивком головы и сказал:

— Прошу пожаловать к нам. — Затем, обратившись к старому еврею, добавил: — Ты бы, Янкель, прекратил на время свое пение: не всякому оно понравится. К нам приехал просвещенный господин.

Старый еврей открыл свои глаза, посмотрел на Никодима одно мгновение, снова закрыл их и продолжал петь.

— Войдите, господа! — сказал молодой еврей, отворяя дверь в жилище.

Никодим передал повод своего мула сирийцу и вошел в дом. Посередине первой комнаты стоял большой некрашеный стол, на нем находились два высоких глиняных сосуда с узкими горлами, лежал нарезанный белый хлеб, а кругом стола стояли скамейки. В углу возвышалась конторка американского типа с промокательной бумагой, густо закапанной чернилами; на ней были поставлены письменные принадлежности.

— Вы из России? — спросил еврей, пытливо глядя. на Никодима и уже по-русски.

— Да! — ответил Никодим радостно. — А вы тоже из России?

— Нет, я из Берлина. Я раньше жил в России и был русским подданным. Теперь уже нет. Но родители мои и сейчас живут в Белостоке.

— Что же вы здесь делаете?

— Я состою на службе.

— У кого же?

— Нет, это не лицо. Это акционерная компания.

— Как же называется ваша компания?

— Она не имеет названия. Это аноним в полном смысле слова. Но мы обслуживаем главным образом государственную власть почти всего мира. То есть те правительства, разумеется, которые располагают деньгами.

— Почему же вы здесь?

— Здесь находится одно из наших учреждений.

— Какое?

— Я не могу сказать. Не имею, собственно, права. Но я вижу, что вы человек порядочный и можете дать мне слово никому не рассказывать об этом в течение двух лет.

— Хорошо. Я дам вам это слово.

— Слушайте. Я бедный еврей Лейзер Шмеркович Вексельман из города Белостока, но я делаю важное дело, потому что я еврей. Только еврею компания могла доверить такое дело.

Он остановился на минуту, опять пытливо глядя на Никодима.

— В чем же дело?? — удивленно спросил Никодим.

— Есть разные женщины, — почти шепотом заговорил снова еврей, — но только еврей может знать, что такое женщина. И вот мне поручили…

Он, очевидно, с трудом находил соответствующие важности его положения слова. Глаза еврея бегали по сторонам.

— Да, — продолжал он, — здесь за воротами находятся на полном моем попечении (не думайте, что тот старый Яикель мне начальник; он должен только за определенную сумму справлять за меня все необходимые обряды; мне самому некогда тем заниматься; у меня по горло работы), — так вот несколько женщин, которых нельзя было посадить в тюрьму, но и нельзя было оставить на свободе. Они мужеубийцы…